Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

8 января. Москва. «С чувством величайшего огорчения расстался, боюсь, на долгое время, с Мишей Мелентьевым, закончившим гимназию. Дневник его дает много, и почти все интересовавшее объяснил. Читать же было тем интереснее, что описываемое время — мое время, но в иных местах. Читал, "захлебываясь". Жду продолжения и приношу Вам благодарность за разрешение прочитать. Пожалуй, самая яркая глава — "Город". В ней есть вдохновенные страницы, они должны попасть в хрестоматию. Сергей Цветков».

11 января. Загорск. «Продолжаю переживать наш визит к Садовскому. Он и его жена стали мне родными. Как мне жаль, что печальный след моей прошлой жизни оставил мне рассеянность я беспамятность, которые мешают мне приносить пользу людям, И которую мне так хочется приносить. Надежда Ивановна со мною о многом по-хорошему ночью поговорила, и так мне хорошо, по-родному, по-детски было с ней. Она совсем удивительная женщина и очень мужественная. Она на Бога надеется. Не будет Литфонда, будет другое. Ведь Борис Александрович особенный и не погибнет. И Бог из другого места пошлет средства и напитает этих достойных людей, так много переживших и такую работу проделавших над своею душой. А ведь это самое главное в жизни. Душа человека — это все. Т.Розанова».

23 января. Москва. «Переживаю очередную маленькую неприятность "настоящего" — снижение зарплаты жене, хотя и небольшое, на 40 рублей при той же работе. Настроение неважное. Не хочется теперь вспоминать переживания прошлого. Не отменяя уговора "о серии вечеров по процессу Промпартии", отложим на некоторое время наше свидание. Петр Осадчий».

Чита. Автобаза. «Получил Ваше письмо. Вы поняли из моего предыдущего письма, что паруса моего корабля жизни натянуты. Воля крепнет, цель поставлена, и ослаблять я их не буду. Победителем в жизни я думаю стать, но прошу Вас не ждать от меня большой "быстроты и натиска". Кто-то сказал:

Мне одно время везло, ну а потом я потерпел крушение, не то был бы лейтенантом. Мой старший брат пишет мне: "Александр, не унывай. Если ты имеешь цель, идею, то действуй так, как действуют большевики — в дверь не удастся, лезь в форточку, и ты добьешься своей цели. Главное, используй все свое свободное время над интересующей тебя техникой". Получил я письмо от матери, которая поздравляет меня с новорожденным сыном. Я потерял сына раньше и не мог его забыть. Лучше детей не иметь, чем их терять. Вы пишете, что бываете в концертах и любите серьезную музыку. Слушал я оперу "Царская невеста". Она свела меня с ума, и после этого я перестал ходить в кино. С приветом, Подосинников».

Архангельск. «Я так рад, что повидался с Вами и со Славским и не могу Вам сказать, как я за все это благодарен Вам. Был также устроен чай Остроумовских ординаторов. Нас собралось 9 человек, и нам вместе было около 600 лет. Чай прошел очень хорошо, только профессор Бурмин очень важничал. Д.Никитин».

28 февраля. Загорск. «Желаю Вам встретить наступающий Великий пост в душевном сосредоточении и мире и спрашиваю у Вас по-христиански прощения во всем, в чем виновата перед Вами.

Теперь о другом. Читаю чудесные письма Блока к Е.Иванову. Очень искренно и изящно. Я все лучшее из них выпишу для Вас. Радуюсь, что у Вас есть новая фотография Володи. Может, еще удастся издать полностью его работы. Вот бы для Вас и для всех, кто знал его и кто любил его, было бы утешением в таком общении с ним. Т.Розанова».

10 марта. Ленинград. «На днях Игумнов играет здесь Чайковского, и мне так хочется послушать его, не столько ради Чайковского, сколько ради того, чтобы пережить воспоминания об Алабино, связанные с ним. Но ноги меня не несут после трех болезней этой зимы. Борис преуспевает в научной работе и пении параллельно. Недавно я была на докладе профессора Жукова о работе всей его лаборатории и вынесла жалкое впечатление. Какая жалкая мысль, какие тщедушные экспериментальные успехи, как темны и какое падение науки, просто невыносимо. Нет, в тысячу раз лучше "потрясти сердца" двух тысяч человек романсами Чайковского, чем дать в результате нескольких лет сомнительные диаграммы. Это я к науке и пению Бориса. Верккя у него и в то, и в другое, но дело вкуса и таланта. Была на "Большом вальсе". Поплакала немного, но в зале темно, и я одна. Это почти событие для меня. Впечатление освежающее и, быть может, лекарственное. Надо фиксироваться на светлых сторонах жизни, как говаривали в старину. Н.Вревская».

20 марта. Звенигород. «У меня была температурная вспышка, и хотя срок моего пребывания здесь в санатории закончился, но доктора набавили мне еще две недели. А не мешало бы пролежать здесь, пока сойдет снег, но мороз еще крепится, хотя и прошел Герасим Грачевник. А грачей и не видно. Из лесу больные приносят ветки с барашками. Время все же берет свое. Сейчас ранее утро, а я пишу при дневном свете. Утрами всегда встречаю восход солнца. Вот в Москве этого нет. Вечерами читаю газеты. Посмотришь, что делается в театре: "Концерт К.Н.Игумнова", а через несколько дней "награждение его званием". Ну, думаю, М. М. побывал на концерте и на вечере.

А о лете тебе нужно обязательно подумать и выехать за город, как прошлый год. Как было ни тяжело ездить, а вид, М. М., у тебя был прекрасный и самочувствие бодрое. Я при виде тебя всегда радовался за твое здоровье. Конечно, нет слов, в комнате твоей в Москве уют, красота, тишина и все манит к покою, но лето обязательно проживи за городом. О себе я не думаю, так, куда вывезет кривая. А видно, кривой везти некуда. Всем моим лечащим друзьям-врачам привет. Петр Мищенко».

Милый Петр Григорьевич… Предан без лести, без корысти. Вот привязался человек и на всю жизнь, деликатно и скромно. От искренней любви у него это и «ты, Михаил Михайлович» ко мне. С Алабина началось наше знакомство. Совсем мальчиком был он начальником станции на Апрелевке в форменной фуражке с красным околышком. Тянулся к свету, к красивым вещам, людям не своей среды. Вырос в Кремле при дворе «великой», как звалась в семье Мищенко великая княгиня Елизавета Федоровна (отец Мищенко много лет состоял при ней в служителях). И будучи настоящим пролетарием, П. Г. не носил в себе никакой классовой вражды, ни пролетарского самосознания. Мы не встречались иногда годами и, встретившись после моего возвращения в Москву в 1936 году, уже видались постоянно. апреля. Великая суббота и день смерти Володи. В среду был у него. Там ручьи, шум весенний, солнце, простор. У могилы уже сухо и желтеет песок. Сегодня и все эти дни шаг за шагом прохожу с ним последние часы его жизни. Но Боже мой, как тускнеет его образ! апреля. Муром. «Христос Воскресе, дорогой мой М. M.! Мне особенно радостно писать Вам это приветствие, так как я мысленно слышу Ваш ответ: "Воистину Воскресе". Да, да, "я верю, Он придет и в наши дни и чудеса свершит другие". Без этой веры в наши дни жить нельзя. Можно умереть от ужаса перед лицом того человеказверя, которого вскормила и выпестовала западноевропейская цивилизация. Я верю, но знаю, вернее, чувствую, что верите и Вы. Для меня уже не страхом, а тоской звучит вопрос: "Скоро ли? Когда же конец?" Особенно я это чувствую весной, в дни, когда страдала и умирала в Алабино моя Веруша. Вы и не знаете, какую великую помощь и поддержку оказали мне тогда Ваша ласка и Ваше участие. Хоть прошло уже 13 лет, а переживается так, как будто это было вчера. Все еще vivit sub pecvore vulnus. И устал я! Работаю пуще прежнего, ибо в Муроме поразительное "безврачье". И врачей мало, и уровень их знаний поразительно низок. Н.Печкин».