Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Один разговор с ним.

Я: «Школьники вернулись с копки картофеля грязные и завшивленные. Необходимо предоставить им бесплатно баню и санобработку, потому что не всякая семья может заплатить за баню по два рубля за человека».

Симонов: «Заплатють. Пусть меньше булок жруть»…

А булок как раз-то и не бывало в Тарусе тогда.

А вот он, этот современный герой, и убогая обстановка больницы чрезвычайно меня угнетали. И здесь я впервые понял, что не только человек красит место, но и место красит человека.

Жил я в Тарусе круглый год, выезжая в отпуск обычно в декабре. Но где было проводить его? В Москве меня ловила милиция. И тогда я стал выезжать в Ленинград. Там было проще. Я останавливался у доктора Ольги Павловны Ленской, на Моховой. И былмне там хорошо, как дома. А Петербург я любил и много часов, проводил и на улицах его, и в Эрмитаже и Русском музее. Там было плохо топлено. Очень скудно освещено. Не хватало служителей, и часть зал бывало закрыто. И все же очарование Северной Пальмиры было велико.

А жизнь в Тарусе укреплялась. Становилась с каждым годом удобнее. Процесс этот шел медленно, но шел. С питанием тоже становилось понемногу легче, но понемногу. Ни сахару, ни жиров еще не было. Деревня все время подвергалась организационным перестройкам и не успевала приходить в себя. Мясо и картофель покупались на рынке и, конечно, по рыночным ценам. Спрос превышал предложение. Рыбы с каждым годом становилось все меньше. Ее долго позволяло себе глушить толом районное начальство а затем в Оку сливались отработанные отходы с заводов. И у Калуги рыба пахла одеколоном, а у нас керосином.

Работою я себя не загружал и ни на какие совместительства не шел. Я очень ценил и свой досуг, и свое осенне-зимнее одиночество. Дом постепенно становился уютным и обжитым, где каждая вещь обстановки нашла свое место и приобретала характер постоянности. Нехороши были подозрительность местного органа НКВД и его постоянный надзор за мною. Приставленный к дому милиционер «полтора Ивана» был моим частым посетителем. Придет всегда сконфуженный. Посидит. Посмотрит домовую книгу. И неловко заминаясь, как-то неловко и уйдет.

А из Москвы от Ани шли вести.

14 февраля 1949 года. «Отец последние три дня оставался дома. Уверяет, что здоров, а я не верю ему. Принимал кальцекс, немного работал, а больше полулежал на диване».

14 марта. «Болел отец, да и сегодня с температурой ушел на работу. Что было с ним? Грипп? Мне кажется, что врачи, когда не разбираются в болезни, то говорят "грипп" или "нервы". Но в сущности говоря, ничего другого у отца не обнаружили. В легких спокойно. В горле чисто. Кашля не было, болей каких-либо тоже не было. Желудок в порядке, а температура 39,3—38,2. И так в течение десяти дней. Ушел сегодня на работу. Удержать не могла».

19 марта. «Отец болен. После гриппа был выписан на работу. Сходил один день и вот неделю лежит с воспалением легких. Высокой температуры не было. Самая большая была один день 38,4, а потом держалась 37,2—37,4. Два дня температура утрами нормальная».

29 марта. «Что у нас? Вчера отец был в комиссии. Продлили больничный лист еще на неделю. Нашли, что в легких все в порядке, и посоветовали выходить на воздух. Проделали все анализы, был на рентгене. Нашли, что сердце соответствует возрасту. Надо жить тихо, не переутомляться… А он устал, замучился без работы — и я его понимаю. Работает сейчас дома. Около него все время люди… Не скажу, чтобы мне это нравилось, но ничего не поделаешь».

24 марта. «День смерти Константина Николаевича. Была в консерватории на вечере воспоминаний и открытии выставки его памяти. Выставка произвела на меня удручающее впечатление. Чувствуется, что никто не приложил ни времени, ни любви. Поставили две или три витринки, где поместили какие-то мелкие снимки личного характера. Собралась толпа народу, но никто не сказал ни слова — потолкались и разошлись. Вечер воспоминаний тоже не лучше. Единственный человек, который тепло и с любовью нарисовал творческий путь К. Н., — это Мильштейн. Неплохо сказал еще А.А.Егоров, но этот больше касался личных отношений. Все остальное длинно, скучно, не нужно. Затянули эту часть ужасно, и времени для концерта почти не осталось. На другой день была на панихиде в церквушке, где К. Н. имел обыкновение говеть. И опять почувствовала, как все это без души. Да и время было назначено неудачно, когда все еще были на работе. Панихида была маленькая, без певчих. Священник был хорош. Из консерватории был один Райский… Аня».

Пасха в 1949 году была 11/24 апреля. За несколько дней до нее я, как обычно, поехал в Москву и Загорск. Саввич не работал и числился выздоравливающим после воспаления легких. Я осмотрел его. Никаких остаточных воспалительных явлений в легких не нашел. Температура у него была нормальная, общий вид — да, бледен, будто истомлен, но бодр, считает себя здоровым и стремится работать. В Начале мая ему предстояла командировка в Беловежскую пущу. Обставлялась она комфортабельно, и я подумал, подумал и разрешил ехать, если, конечно, не будет перемены к худшему. Так и порешили. Саввич уехал в Пущу. Аня же на неделю поехала ко мне в Тарусу.

15 мая. Москва. «Мишенька! Неделя прошла в тревоге. В день моего приезда у отца температура к вечеру поднялась до 38, а затем через два часа снизилась до 37, и все время в этом держится. Сделали электрокардиограмму. Просветили легкие. Анализ крови показал падение гемоглобина с 75 до 62 и высокое РОЭ — 50. Перепугалась я безумно. Врач-терапевт, частный и очень хороший, считает, что все дело в сердце, что возможен даже маленький инфаркт. Хочу знать от тебя, можно ли его в таком виде везти в Тарусу?»

26 мая. «Ну вот, родной! Часа два тому назад свезли мы отца в Яузскую больницу. Мне трудно было решить, что лучше сделать: везти ли его в Тарусу, или устраивать в больницу. Мнения врачей сошлись на одном: лучше проверить все сначала в клинической обстановке, а потом уже ехать на отдых. Главное, высокое РОЭ… Сколько его продержат в больнице, никто сказать не мог. Ты думаешь, что я поступила неправильно? Но и отец так хотел…

Написала сегодня Ирине все подробно. Нужно, чтобы она знала в каком состоянии отец».

1 июня. «Мишенька, родной! Что же теперь будет дальше? Последняя электрокардиограмма показала на инфаркт сердца. Уложили в постель так, что и шевелиться нельзя. Чувствует он себя хорошо. Температура днем и утром нормальная, вечерами 37. Чего можно ждать?

Я жду, что вот-вот появятся мои из Дрездена, и тогда при первой возможности я увезу отца в Тарусу».

3 июня. «Дорогой мой! Состояние отца приличное. Четыре дня нормальная температура весь день. Болей нигде нет никаких. Хорошо спит.

Вчера звонила Ирина по телефону из Берлина. Ну, ты представляешь в каком она состоянии. Обо мне не беспокойся — я здорова».