Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

В это время я очень сблизился с семьею генерала Федора Алексеевича Тимофеевского. Кронштадтский старожил, он написал историю города и много лет был редактором «Кронштадтского вестника». В мое время он жил в здании Морского собрания, заведуя его делами. После концертов и спектаклей, на которых мы всегда бывали с его дочерью, Капитолиной Федоровной, учительницею немецкого языка в гимназии, мы поднимались внутренней лестницей к ним и заканчивали вечер в маленькой семейной компании, весело и непринужденно.

Мать, генеральша Варвара Васильевна, полная и красивая, и младшая дочь Зоя удачно дополняли нашу компанию. А приезжающие к ним и ко мне вносили разнообразие и оживление в наше общество. Тогда уж обычно ужинали мы в собрании без старших, которые почитали это для себя неподходящим.

А Морское собрание, с чудесным зрительным залом, рядом нарядных гостиных, торжественной столовой, биллиардными, прекрасно обставленное и прекрасно содержимое, было фешенебельным и аристократическим клубом, доступ в который был затруднен. Нижний этаж собрания был занят колоссальной библиотекой, систематически собиравшейся со времен великого князя адмирал-генерала Константина Николаевича, на процентные отчисления от жалования офицерского состава флота. Читальня библиотеки, уединенная, с мебелью красного дерева, низкими шкафами, на которых стояли бронзовые бюсты древних мудрецов, и большою затемненною лампою над длинным овальным столом, была замечательным уголком, «книжным эрмитажем», где я проводил немало часов и где мы часто встречались с Капитолиной Федоровной, которую я звал для краткости и большей интимности «Ка». Здесь мы строили наши общие планы, делились прочитанным, грустили и смеялись.

Помимо зимнего Морского собрания было и летнее — в небольшом, но хорошем саду с площадкой для тенниса. Если зимой мы почти каждый вечер бегали с Ка на коньках на Итальянском пруду, где играла музыка и было так чудесно бодро, то летом мы играли здесь в теннис и, утомившись, «отпаивались» в тени душистым квасом.

Приезжало ко мне довольно много народу. Два раза гостила Аня. Владимир Саввич был на фронте. Во время осады Ново-Георгиевска он, по сдаче крепости, был взят в плен. Судьба его долго нам была неизвестна и страшна. Затем оказалось, что он бежал из плена, чудесно несколько раз уходил от рук немцев, пока не добрался домой. Это был героический подвиг во имя семьи. Он мог умереть ради нее, но жить без нее он не мог. Приезжал Саша Бреус, сын Оли. Мальчик из него вышел серьезный и деловой. Он принадлежал к тем людям, которые не только имеют свои мнения и убеждения, но и отстаивают их ценою своей жизни, что он и доказал впоследствии. Мальчик этот был мне дорог вдвойне. И по матери, и сам по себе.

Наконец, гащивал у меня и брат Гриша. В 1914 году провалился он на экзамене на аттестат зрелости. Я не мог простить ему этого и прекратил с ним отношения, что меня удручало, должно быть, больше, чем его. Узнав, что он оканчивает Тверское кавалерийское училище, я написал ему дружеское письмо и позвал к себе. Он живо откликнулся и приехал ко мне красавцем-корнетом гусарского Мариупольского полка. Ему был 21 год. Высокий рост, прекрасная фигура, ласковые серые глаза и чудесные зубы. Притом, в его натуре было столько детского и непосредственно чистого и здорового, что сердце к нему тянулось невольно. Успех у женщин был большой у него, но он не был «ловцом» и наивно признавался мне, что женщины нравились ему до первого поцелуя. Он был весел, ловок, играл хорошо на рояле и ряде других инструментов и как-то артистически умел ничего не делать. В кронштадтском обществе гусар был редкостью, и Гриша пользовался в нем завидным успехом на радость мне и утешение.

После отъезда Алексея Николаевича на Кавказ, под постоянным моим наблюдением остался Володя Сиротинин. Он поступил в Технологический институт, отказался жить у дядюшки-академика, жил по-студенчески и очень хандрил. Этот способный и тонкой душевной организации мальчик не обещал долго жить. Было раз, что он написал мне в начале зимы: «Надоело все. Денег мне мало, и денег мне не хватает. Ожидать трамваев скучно. Дождь идет так часто и небо так хмуро, что я не могу больше жить. Напишите папа об этом, а я решил угореть». Поднял я тревогу, поднял на ноги родных в Петербурге, привез его к себе, уравновесил и еще больше поверил, что не жить ему.

И брата Гриши, и Саши Бреус, и Володи Сиротинина, и Капитолины Федоровны давно нет в живых, как нет в живых и моего милого приятеля матроса Ивана Ивановича Градина. И все они, за исключением Гриши, умерли не своею смертью. Впрочем, об этом после.

Градина я узнал по курсам санитаров, на которых вел занятия. Потом он работал в приемном покое и постоянно встречался со мною во время дежурств. Пленили меня в нем сначала его внешность и его чудесные глаза, а потом мягкая славянская душа. Родом из Юрьевца, поволжанин, бедняк, он рано пошел добывать себе кусок хлеба, рано начал пить водку, рано познал порок и все тяготы жизни. Плавал по Волге матросом, зимами чернорабочил и пронес через грубую страшную жизнь тоску по настоящей, светлой и радостной жизни. Сколько раз этот крепкий молодой матрос плакал у меня при мысли о возможном возвращении к прежней жизни, сколько раз я пытался заставить его учиться и идти вперед, чтобы этого не случилось. Но слишком слаба была воля у этого славянина, и ясно было и здесь, как и у Володи Сиротинина, что не жилец он, — эта трагическая фигура в 23 года. Странно сочетались в этом человеке тонкая, привязчивая душа Вертера с водкой и разгулом русского мужика. К сожалению, у меня не сохранилось ни одного письма Градина, которые он писал мне с транспорта «Аргунь». Тоска и привязанность этого человека были поразительны. Письма его были тем сильнее и страшнее как человеческий документ, что с трудом написанные рукою, не привыкшей к перу, они со страшной искренностью и непосредственностью вскрывали безвыходность в его сознании его положения. И криком души были строки: «Я погиб, погиб безвозвратно для лучшей жизни. Мне надо умирать!»

Наконец, несколько слов о семье Вержбицких. Анастасия Алексеевна Вержбицкая, единственная женщина-врач на флоте до войны, осталась вдовою с четырьмя детьми и старухою матерью без всяких средств к жизни и без врачебного диплома. Получив звание врача, добилась у морского министра места в морском госпитале. Человек с большою волею, собранной к одной цели — поднять детей, она завоевывает в Кронштадте особое положение как детский врач в рабочей среде. Здесь ее знают все, и к ней идут. Постепенно к семье приходит полное благополучие. Дом — полная чаша. Два мальчика — Борис и Глеб — в реальном, девочки — Ольга и Татьяна — учатся дома и музыке, и языкам. Ведь дом согрет любовью и заботой бабушки Анны Ивановны. Во дворе, на улице, в квартале — это первая семья. Ее все уважают, любят и берегут.