Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

19 сентября. Вологда. «Дня через три отправляюсь на Медвежью Гору. Вот опять пытаюсь начать новую жизнь, которую по счету! Как хорошо, что я съездил в Москву. Встреча с Вами была для меня большой радостью и почти литературным фактом. Ведь Вы не только человек, которого я любил и люблю, Вы также персонаж моей повести "Голубые дачи". Над ней я работаю давно. Повесть эта о "Лебяжьем", о хороших, немного смешных людях, о соснах, грибах и морских камнях "пять братьев". Это мое (лакуна) от фельетонов, рецензий и прочих газетных дел. Наша встреча разрешила сразу одну из главных сюжетных линий. Я убедился, что шел в работе верным путем. Теперь о другом. Посылаю Вам рукописи. Будьте добры, пристройте их в Литературный музей. Материал, несомненно, ценный. Поэма "Солдатская жизнь" до сих пор, по-моему, считалась анонимной. На моем экземпляре указан автор, и кто он. Затем этнографические материалы: дневник слов сибирского купца, записи по народной медицине, хозяйственные и кулинарные рецепты. Кроме того, сборник романсов 1858 года, официальный документ 1820 года, и наконец литографированный сборник "Цеха поэтов" — "Новый Гиперборей", автографы и рисунки поэтов. Это очень редкая вещь — тираж всего 20 экземпляров. Думаю, что мои материалы будут куплены музеем. О цене не говорю — чем больше, тем лучше. Большое Вам спасибо за это. Ваш Глеб Вержбицкий».

23 сентября. Бухта Нагаева. «Я себя не чувствую счастливым, и мне Ваше горе понятно. Думая о Вас, я успокаиваюсь тем, что Вы среди людей Вам близких и родных. Если бы Вас постигло такое несчастье в положении, в котором нахожусь сейчас я, было бы труднее его перенести. Пять лет я уже не знаю дома (за что?) и не имею угла, где бы мог отдохнуть и остаться сам с собою. Но тем не менее, я люблю жизнь, жадно вырываю у нее все, что можно, ловлю ее каждый теплый луч. Нужно жить, жить, любить людей, прощать им все пороки и слабости, не замечать зла, и будет всегда легко и отрадно. Как бы я хотел скорее увидеться с Вами и рассказать, что видел и пережил за это время. Этого не найдется даже в музыке Чайковского. Тот благословенный и счастливый день, когда я предстану перед Вами, всеми старыми друзьями, еще далек, но волнует меня сильно и вызывает сладкие мечты. Братья мои сейчас оба в отпуску. Маму же постигла неприятность моего порядка. Думаю, братьям очень грустно, и страдаю за них. Любящий Вас Сергей Коншин».

26 сентября. Уже неделю живу в Загорске, в доме, где жил Володя, но только в другой половине. Стоят чудесные осенние дни.

Каждый день, часам к четырем, я ухожу на кладбище. В это время оно пусто, солнышко идет к западу, прямо к изголовью Володи, и я, проводив солнышко, возвращаюсь к себе. По рекомендации М.М.Пришвина, жителя Загорска, нашел чудесного, всего в ласковых морщинках, иеромонаха лавры — садовника, и он посадил вокруг решетки березки и сплошной стеной боярышник. Какие мысли и чувства у меня на кладбище, не могу сказать. Смятение душевное не улеглось до сих пор, до сих пор мне трудно представить, что его нет, что я больше никогда его не увижу, что мне жить одному. Вчера приехал ко мне Лихоносов и побыл со мною у него. Два дня назад приезжала Александра Петровна и уже написала мне: «И место на кладбище, и плита, и решетка мне очень понравились. Все солидно и красиво. Но думаю, что ежедневные посещения В. А. должны Вас очень утомлять». А я решил прожить здесь до 19 октября, полугодовщины со дня его смерти.

28 сентября. Ленинград. «Сегодня вернулся из М. Горы. Ничего утешительного. Места я там не получил. Можете себе представить мое отчаяние. Я совсем растерялся. Прошу Вас написать мне, куда еще можно обратиться в Москве. Жена сидит в Вологде, ждет от меня ответа, а что я ей напишу? Я измучился и иду из последнего запаса. Выбился из сил. М. М., не сердитесь на меня за мою навязчивость, но мне по-настоящему тяжело. Прошу Вас написать хоть несколько строк. За рукописи в музее берите, сколько дадут, деньги крайне нужны. Десять лет мы не виделись, и вот я сразу же осадил Вас просьбами. Поймите мое отчаяние, у меня ведь почти готова книга, надо доделать два рассказа, а потом и повесть на ходу. Неужели все так и бросить?! Ведь сколько вложено в эту работу. Простите за бессвязное письмо, но голова идет кругом. Ведь мне так немного надо. Ответьте поскорее. Глеб Вержбицкий».

5 октября. Идут тихие дни. По утрам перечитываю письма Володи и пытаюсь писать книгу о нем. Часам к четырем иду на кладбище.

Помощь моя Володе была постоянной, это правда, но никогда эта помощь не была «до дна», до «от всего сердца», всегда помощь была теплой, но не горячей, всегда с осмотрительностью. Вот в прошлом году, к осени, когда я мог взять уже отпуск, мне нужно было удержать его от женитьбы и, забрав с собой, уехать на тот же юг. А я… Впрочем, «что добровольным зовется на свете, а что неизбежным — не знаю». В.А.Жуковский по поводу смерти молодого Валуева написал: «В смерти есть что-то магическое. Сорвав с души тело и бросив его в гроб, она вдруг, как будто, снова по совершенно иному знакомит с душою ушедшего». Должно быть, в этом-то и заключается вся причина «поздних сожалений».

Вечер сегодня был исключительно тепл и тих. Я пробыл на кладбище до глубоких сумерек, много работал там, очень устал и тихо-тихо брел домой. Улицы полны ребятишек, детского гама и шума. Но Боже мой, как далеко это и чуждо душе моей, пораженной смертью.

10 октября. Испортилась погода. Хмурое, осеннее небо. Дождь. В доме холодно, неуютно и пусто. Дует изо всех щелей. Душа моя больна письмами Володи из Моршанска, его голодною, нищенскою жизнью, службою на кирпичном заводе и всем изяществом его ду ховного облика. Пора возвращаться в Москву. Пора.

12 октября. «Дорогой М. М.! СССР спешит, спешит, надеясь перегнать Европу и Америку. А письма из Москвы до Алабина не спешат. Ваше письмо совершило длиннейшее путешествие, побежало даже в Курскую область и добралось все-таки до меня. Живу как-то. Вашему приезду буду очень рад. Приезжайте посмотреть, как не стоит на месте жизнь даже в Петровском парке. Жму крепко руку. Славский».

18 октября. Весь день с одним событием, с одним явлением в душе. В полумраке раннего осеннего утра, во сне и не во сне что-то мучило, что-то переживалось с Володей. Я открыл глаза, и в одно мгновенье, один лишь миг я увидел его присутствующим у моего изголовья. Его тут же не стало, но я успел его увидеть и почувствовать. Я был потрясен, так это было «на самом деле», но только лишь один миг. «Открыл глаза, увидел, и его не стало».

21 октября. Позавчера в 6 часов утра пошел к ранней обедне у Ильи Пророка. Утро было чудесное, в церкви немного народу, и особенно трогательна служба буден. В церкви все знают меня, помнят Володю, и все помолились о нем со мною тепло и сочувственно. Исполнилось полгода со дня его смерти. В этот же день к вечеру вернулся в Москву. День 19 октября я почитаю каким-то рубежом в своей жизни. Не должно быть такого сосредоточия на одном, оно должно остаться, но не преимущественно, это против законов жизни, и я должен подчиниться этим законам, ибо должен жить.