Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Эта тетрадь была отпечатком души, которая жаждала вылиться целиком перед любимой матерью, но в то же время преувеличивала опасности, благодаря благородной скромности и недоверию к себе самой; ее слог уже носил отпечаток ее занятий. История всегда была ее любимым чтением, наука о человеческой душе научила ее познавать себя и судить себя; благородство ее души вместе с ее принципами располагало ее к снисходительности к другим и к большой строгости к самой себе.

Одной из причин, побудивших меня к уничтожению этой рукописи, было желание, чтобы великая княгиня ее не перечитывала: она нуждалась в поддержке против этого трогательного недоверия к своим силам, которое могло довести ее до уныния.

Отъезд двора из Царского Села летом 1795 г. — Болезнь великой княгини Елисаветы. — Графиня Шенбург. — Болезнь графини Головиной. — Приезд принцесс Кобургских. — Принцесса Юлия. — Неудовольствие императрицы великой княгиней Елисаветой Алексеевной. — Помолвка великого князя Константина Павловича с принцессой Юлией и бракосочетание их. — Великая княгиня Анна Феодоровна. — Князья Адам и Константин Чарторижские.

Императрица никогда заранее не объявляла о своем отъезде из Царского Села и уезжала всегда тогда, когда этого ожидали меньше всего, и это вызывало недоразумения, очень тешившие императрицу. Однажды, пришли сказать, что императрица выезжает в карете; это причинило беспокойство всем, имевшим честь возвращаться в ее карете из Царского Села в город. Граф Штакельберг был особенно заинтересован этим известием; первым его делом было приказать своему камердинеру уложить его вещи. Ее величество села в шестиместную карету и пригласила сесть с собой меня, Протасову, Зубова, генерал-адъютанта Пассека и графа Штакельберга. Императрица велела кучеру ехать, и он повез нас сначала, как обыкновенно, на прогулку, а затем повернул по дороге в город. Граф Штакельберг сделал знак Пассеку, что он не ошибся, что он уверен в том, что догадался об отъезде, но в эту самую минуту кучер оставил большую дорогу и вернулся в лес. Лесные аллеи и повороты совершенно сбили с толку графа Штакельберга, он не знал, что и думать. Мое присутствие должно бы было его разубедить, потому что я никогда не возвращалась в город с ее величеством. Спокойно вернулись во дворец, где граф не застал своего камердинера, уехавшего со всеми вещами в город. Пришлось за ним посылать, что вызвало сильное смущение графа, очень позабавившее императрицу и все общество. Императрица удалилась. Так как было уже поздно, а я сопровождала их высочества в их апартаменты, где оставалась до 11 часов. Около полуночи я собиралась лечь, как мне принесли записку от великой княгини, просившей меня от своего имени и от имени великого князя как можно скорее явиться к ним, так как им нужно мне сообщить нечто. Я приказала своему арабу провожать меня с фонарем: ночь была теплая и темная; я перешла через большой двор и дворцовые коридоры — глубокое молчание царствовало повсюду. Только часовые кричали: кто идет? Я походила на странствующее привидение. Проходя по террасе перед маленькой лестницей ее величества, я увидела находившийся там пикет. Офицер посмотрел на меня с удивлением. Я подошла к маленькому входу, как мне было приказано, и встретила там камердинера великой княгини, проведшего меня в ее кабинет. Минуту спустя, она вошла с великим князем; она была в платье и ночном чепчике, великий князь в сюртуке и туфлях. Они спросили моих советов о неважных вещах, что они могли бы отложить и на другой день. Они этим избавили бы меня от намеков и догадок моих надсмотрщиков. С тех пор больше, чем когда либо, я стала считаться интриганкой и скрытной, но великий князь настаивал тогда, что я одна могу разрешить их спор. Когда согласие между ними было восстановлено, и я их оставила, был уже час ночи.

Через несколько дней, утром, императрица оставила Царское Село; мы были на лугу за решеткой и видели, как она проезжала. Их императорские высочества оставались еще сутки в Царском Селе, я сопровождала их в город. Этот отъезд императрицы огорчил всех угольщиков, водоносов; все жители Царского Села плакали и бежали за ее каретой.

Через некоторое время после возвращения в город, великая княгиня захворала лихорадкой, и, к увеличению моего беспокойства, мой муж очень серьезно заболел. Великий князь навещал его почти каждое утро. В 4 часа я ему давала завтрак и отправлялась в Таврический дворец, чтобы оставаться там до ночи с великой княгиней. Однажды вечером, я застала ее более утомленной, чем обыкновенно, но она превозмогала себя, боясь, что я уйду, если она заснет. Я умоляла ее лечь на кушетку и заснуть, обещая ей не уходить. Она согласилась, но с условием, чтоб я села рядом с ней, так что она могла бы проснуться, если я захотела бы встать. Я с удовольствием смотрела, как она спит; ее сон был спокоен, и я радовалась ее покою и отдыху. Я сожалею тех, которые не испытали столь чувствительных и чистых минут нежности, этого нежного чувства, которым наслаждаешься молча, и которым нельзя пресытиться. Оно призывает душу, а нежные заботы и постоянное попечение увеличивают его чувствительность. Я осмеливаюсь сказать, что всегда чувствовала материнскую привязанность к великой княгине; постоянная ее дружба и милости ко мне увеличивали эту привязанность. Я не испытывала ни сомнений, ни недоверия, не встречала препятствий; наши постоянные сношения давали простое и естественное течение нашей дружбе.

Я невольно возвращаюсь к этому предмету, когда пробую писать свои воспоминания. Для меня самыми чувствительными и самыми глубокими являются те, которые касаются великой княгини. Это самое замечательное время моей жизни, и оно имело влияние на все мое последующее существование. Сцена скоро изменяется, новые актеры скоро появятся на ней, непредвиденные обстоятельства и одно мрачное событие переполнят чашу моих страданий. Я останусь одна с моим сердцем, и я хотела бы быть одной в моем описании.

Когда великая княгиня и мой муж поправились, я вернулась к своему обычному образу жизни. Говорили о прибытии герцогини Кобургской с ее дочерьми-принцессами и о браке великого князя Константина. Было несколько балов в Таврическом дворце.

Двор переехал в Зимний дворец; несмотря на то, что мне еще далеко было до разрешения от бремени, я себя чувствовала нехорошо, и доктора приказали мне не выходить из дому: это было необходимою предосторожностью. Графиня Толстая была также беременна и должна была родить раньше меня; у нее родился сын и, несмотря на свое нездоровье, я ухаживала за ней некоторое время. Поправившись, она переехала ко мне на три недели, чтобы присутствовать при моих родах, которые были очень счастливы и совершились 22-го ноября. Я родила дочь, которую имела счастье вырастить. Я не могу обойти молчанием мою дружбу с прелестной женщиной-графиней Шенбург, дочерью Сиверса. Год тому назад она приехала с своей матерью из Дрездена. Графиня Толстая познакомилась с ней во время своего путешествия. Я ее видела, когда ей было 14 лет, во время ее короткого пребывания в Петербурге. Ее мать хорошо знала мою и привезла ко мне свою дочь. С первой минуты нашего знакомства графиня Шенбург почувствовала ко мне сильное влечение, о чем она мне часто рассказывала впоследствии. По своему уму, душе и чистоте сердца это было редкое существо. Она прекрасно знала языки и музыку и артистически рисовала; была чувствительна, пламенна и обладала прямодушием честного человека. Она делила свою жизнь между мной и графиней Толстой, умеряя дружбу, которую питала ко мне, чтобы не огорчить графиню Толстую. Можно сказать о ней, что основой ее сердца была тонкая деликатность. Она ухаживала за мной во время моих родов. Я была счастлива, как только можно, в это время: мой муж и обе подруги не оставляли меня, великая княгиня высказывала искреннее участие и часто писала мне. Моя маленькая дочка прекрасно себя чувствовала, и это спокойствие и уверенность в счастье укрепляли мои силы. Через месяц после моих родов, графиня Толстая, будучи со мной наедине, сказала мне: «Уже два дня, как великая княгиня посылала к вам; я отправлюсь сейчас к ней, чтобы рассказать ей, как вы себя чувствуете, о вашем здоровье и узнать о ее здоровье». Через четверть часа мне принесли от великой княгини записку, полную нежности и любви. Я ответила со всей силой моей привязанности, и только что мой ответ был отослан, как вернулась крайне недовольная графиня Толстая. «Это невероятно», — сказала она, — «если бы не я заговорила о вас, великая княгиня даже не спросила бы меня, как вы себя чувствуете». Я улыбнулась и показала ей записку, ставшую для меня дороже всех сокровищ. Графиня Толстая не могла оправиться от своего изумления. Сильно чувствующий человек находит отклик в любящем его сердце. Великой княгине не нужно было говорить обо мне: ей было достаточно подумать обо мне, чтобы знать, что я ей отвечу. Так как я явилась ко двору только в январе, то не была свидетельницей ни прибытия в октябре Кобургских принцесс, ни их отъезда через 5 недель, ни миропомазания и обручения принцессы Юлии с великим князем Константином; но лицо, заслуживающее доверия и видевшее все это, мне рассказало все подробности, которые я и помещаю здесь.