Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

В то же лето случилась довольно оригинальная история. По разрешению, данному императрицей камер-юнкерам оставаться в Царском Селе, сколько им хочется, они забросили свою службу в Павловске возле великого князя Павла, следствием чего было то, что г. Растопчин, который там находился, не имея смены, должен был оставаться все время без смены. Выведенный из терпения этим видом ссылки, он решился написать циркулярное письмо, очень колкое и имевшее вид вызова его товарищам. Это письмо было составлено таким образом, что делало каждого смешным из-за подробностей причины их нерадения; оно разгневало всех этих господ, пожелавших драться с Растопчиным, принявшим их вызов и просившим моего мужа быть его секундантом. Князь Михаил Голицын и граф Шувалов [131] Гр. Павел Андреевич (р. 1777 г., ум. 1823 г.). должны были явиться первыми; им назначили место для свидания; но они высказали такое философское отношение, что мой муж, воспользовавшись их миролюбивым настроением, покончил дело полюбовно. Также пытались успокоить князя Барятинского, брата графини Толстой [132] Кн. Иван Иванович (ум. 1830 г.), впоследствии посол в Мюнхене, агроном. . Эта история дошла до ушей императрицы, которая, чтобы показать пример, выслала Растопчина с женой в его имение; он женился за несколько месяцев пред тем на второй племяннице Протасовой. Эта высылка причинила много огорчения великому князю Александру и великой княгине Елисавете, которые ее любили. Мы были смертельно опечалены и грустны; императрица проводила вечера внутри колоннады. Она заметила наши удлинившиеся лица и сказала графу Строганову, бывшему возле нее. «У них такой вид, будто они думают, что Растопчин потерян для жизни». Она отослала князя Барятинского в Варшаву к Суворову. Война еще продолжалась, он вернулся по окончании этой кампании, за которой следовал мир. Растопчин был возвращен через несколько месяцев. Эта ссылка доставила ему милость великого князя Павла, который с этих пор смотрел на него, как на человека, преследуемого за него.

Лето было особенно прекрасно в этот год, но тем не менее момент переезда из Царского Села приближался. Я замечала его приближение с сожалением; уже наступило 10-е августа; ночи, хотя и немного темные, были тихи и спокойны. Великая княгиня предложила мне погулять после вечера у императрицы. Я согласилась под условием, что великий князь и мой муж будут с нами. Мы условились, что я с мужем буду их ждать в большой закрытой со всех сторон аллее, и что, переменив платье, она подойдет к нам с великим князем. Она подошла через четверть часа, под руку с ним. На ней был синий казимировый редингот и черная касторовая шляпа. Мы обе уселись на скамейку. Великий князь пошел с моим мужем до конца аллеи. Тишина окружала нас и делала более ощутительной таинственную беспредельность ночного мрака. Даже при отсутствии ветра, в воздухе чувствуется некоторое колебание, которое делает природу как бы внимающей нашим горестям и удовольствиям. Мы хранили молчание: оно было знаком взаимного доверия, основанного на дружеских чувствах и полного прелести. Ищешь друг друга, желаешь быть вместе, молчишь, чувствуешь себя счастливым, — это первое проявление сердечной жизни и, несмотря на всю ее пылкость, немногого нужно, чтобы ее удовлетворить. Великая княгиня нарушила молчание, чтобы выразить с живостью мне то, что в ней происходило; казалось, ей было недостаточно слов, как вдруг поднявшийся ветерок нагнул ветви деревьев к нашим головам. «Боже мой, я благодарю природу за ее единение со мной», — воскликнула она. Я ее взяла под руку и предложила пойти навстречу возвращавшемуся великому князю. Он нам сказал, чтобы мы пошли ожидать его в ротонде, возле розового цветника, а он с моим мужем пойдет к развалинам [133] Здание с башней в конце сада. Прим. гр. В. Н. Головиной. посмотреть, нет ли там воров. Великая княгиня была очень довольна снова остаться со мной наедине, и мы вошли в эту открытую со всех сторон ротонду. Купол поддерживается колоннами, кругом идет скамейка, на которую мы сели, великая княгиня прислонилась ко мне и продолжала свой рассказ. Моя душа с жадностью воспринимала слова, выходившие из ее уст. Пусть она узнает, что устам такого чистого и молодого сердца доступны такие прекрасные и глубокие впечатления. Я никогда не замечала в великой княгине ни мелочности в мыслях, ни обыденных чувств, составляющих более или менее суть жизни, известную всему свету и которую можно отгадать наперед. Если бы ее душа и ее сердце могли дойти до того, кто должен бы был ее понять, сколько бы добродетелей и грации можно было узнать даже прежде, нем наступило для нее время бедствий и скорбей. Но, никогда не понятая, всегда непризнанная и отталкиваемая, она с самой благородной душей, с чувствительным сердцем, с самым живым и возвышенным воображением была обречена на самые страшные жертвы. Никто не испытал стольких опасностей, сколько она. Но, тем не менее, ее душа более сильнее, чем ее страсти, разорвала темные покровы, скрывавшие истину; она проявила тот чистый свет, который сияет даже во мраке, тот факел, которого ни бури, ни грозы, не в силах затушить, и который находится в глубине нас самих. Но вернемся в ротонду: 11 часов пробило на часах, с некоторых пор ночь становилась темнее, было поздно. Великий князь не возвращался за нами, и, несмотря на прелесть речи моего божества и желание оставаться с ней, я была удручена боязнью быть застигнутой каким либо пьяницей или нескромным человеком. Наконец, великий князь пришел, мы пошли домой, поужинали и расстались позже обыкновенного.

На другой день я пошла очень рано гулять в английский сад. Я приказала моему арабу принести камер-обскуру, подаренную мне императрицей. Я поставила ее напротив колоннады по другую сторону озера, чтобы срисовать этот прекрасный вид. Так как озеро было широко, то я находилась на очень выгодном для перспективы расстоянии. Эта камер-обскура очень удобна и велика, в нее можно войти до пояса и хорошо опереться руками. Я стала работать; в это время графиня Браницкая прошла по другой стороне озера. Она, заметила мой прибор; не отдавая себе отчета в том, что она видит, она остановилась, чтобы рассмотреть эту четырехугольную массу и зеленую занавесь, падающую до земли, и спросила своего лакея, что, по его мнению, это может быть; этот же, глупый и смелый, ответил, не задумавшись: «Это госпожа Эстергази дает себя электризовать». Графиня обошла озеро, дошла до меня и рассказала мне глупую выдумку своего лакея. Мы обе много смеялись ей; она сообщила об этом императрице, которую это очень позабавило.

Однажды вечером, великий князь попросил разрешения у императрицы остаться дома. Позвали Дица и трех других лучших музыкантов для исполнения квартетов. Когда этот маленький концерт кончился, великая княгиня велела мне сопровождать ее во внутренние покои. «Давно уже, — сказала она мне, — я вам хотела показать тот дневник, который я хочу послать моей матери, при первой верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не подвергнув его вашей критике. Останьтесь здесь (мы были в ее спальне), я вам его принесу, и вы будете судить с вашей обычной искренностью». Она вернулась, мы сели возле камина, я прочла тетрадь и бросила ее в огонь. Первое движение великой княгини, полное живости, сменилось удивлением. «Что вы делаете?» — спросила она нетерпеливо. «То, что я должна, ваше высочество; в этой рукописи — полный грации слог и непринужденное доверие дочери к матери; но, прочтя ее в 800 лье от вас, принцесса ваша мать вынесет из нее только беспокойство, и как сможете вы ее успокоить? Вы бросите в ее душу смятение, мучение; большая разница говорить или писать. Одного слова достаточно, чтобы смутить любящее нас сердце». Великая княгиня уступила с трогательной грацией и сказала мне многое, глубоко тронувшее мое сердце.