Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Однажды вечером (это было 2-го августа), когда государь, окруженный двором и своим обычным обществом, прогуливался в саду Павловска, услышали вдруг звуки барабана, на которые обратили особое внимание, так как для вечерней зари было еще рано. Изумленный государь остановился. Звуки барабана раздавались уже повсюду. «Да это — тревога!» вскричал Павел и быстрыми шагами возвратился ко дворцу, сопровождаемый великими князьями и военными. Императрица, с остальною частью общества, следовала за ним издали. Приблизившись ко дворцу, нашли, что одна из ведших к нему дорог занята была частью гвардейских полков; кроме того, со всех сторон и со всевозможною поспешностью стекались ко дворцу и кавалерия, и пехота. Спрашивали, куда нужно было идти, сталкивались, и на дороге, недостаточно широкой для скопления войск, кавалерия, пожарный обоз, военные повозки прокладывали себе путь с ужасными криками. Императрица, опираясь на руку одного придворного, пробиралась чрез эту толпу, спрашивая об императоре, которого она потеряла из виду. Беспорядок, наконец, сделался так велик, что некоторые дамы, именно великие княгини, принуждены были перескочить через забор, чтобы не быть раздавленными. Вскоре войскам дан был приказ разделиться. Повернули ко дворцу. Император был взволнован и в дурном расположении духа. Аллей было много, и войска продолжали прибывать к дворцу в течение всего вечера. Подобное и без всякой уважительной причины скопление войск, имевших репутацию беспокойных, коими были гвардейцы, могло только встревожить такой подозрительный и недоверчивый характер, каким был характер императора. После долгих розысков открыли, что вся эта суматоха произведена была трубою, на которой играли в конногвардейских казармах. В ближайших казармах вообразили, что это — сигнал к тревоге, повторили его, и таким образом тревога распространялась от одного полка к другому. Войска думали, что это была действительно тревога, испытание, но двор и общество, которые, с самого начала царствования, усвоили себе образ мыслей, заставлявший предугадывать о конце его, постарались объяснить совершенно иначе событие этого дня и особенно то, которое случилось через день. Ничто не способствует так к измене, как постоянно высказываемая боязнь ее. Павел I не умел скрывать, до какой степени этот страх отравлял его душу. Боязнь эта проявлялась во всех его действиях, и много допущенных нм жестокостей были следствием этого постоянного чувства его души, и, раздражая умы, они привели наконец к тому, что дали полное основание к оправданию его подозрительности.

Через день, почти в тот же час, когда двор прогуливался в другой части сада, прилегающей к большой дороге и отделенной от нее лишь оградой, вдруг услышали звук трубы, и несколько кавалеристов во всю прыть проскакали по тропинке, прилегавшей к большой дороге. Император в гневе бросился на них с поднятою палкой и принудил возвратиться назад. Великие князья и адъютанты торопились последовать его примеру. Все были очень удивлены этой второй сценой. Императрица в особенности потеряла голову. Она закричала, обратившись к камергерам: «бегите, господа, спасайте вашего государя!» Затем, увидев возле себя графа Феликса Потоцкого [165] Граф Феликс Францевич, генерал от инфантерии (р, 1752 г., ум. 1805 г.). , доброго малого, но довольно неуклюжего толстяка, питавшего смешную боязнь к императору, она схватила его за руку и толкнула вперед. Редко можно видеть смешнее фигуру, чем фигура, которую изображал собою в это время бедный граф Феликс, не понимавший, чего от него хотели, и более испуганный криками императрицы, чем опасностью, которой подвергался император. На этот раз войскам помешали собраться, но никогда не узнали достоверно истинной причины этой второй суматохи: никто не мог или не хотел объяснить ее. Говорили, что, будучи убеждены в том, что суматоха, происшедшая за день до того, была тревогой, произведенной по приказанию императора, гвардейцы были ежеминутно наготове ко второй, и что легкий шум показался им сигналом; другие утверждали, что сигнал дан был дурным шутником с целью произвести смятение, подобное предыдущему. В конце концов некоторые были наказаны, и затем ничего подобного более не повторялось.

Нездоровье великой княгини Елисаветы все усиливалось. Она получила позволение не являться при дворе и провести несколько недель в полном уединении. Доктора предписали ей употребить это время на лечение. Пока она вела эту уединенную жизнь, великий князь Александр едва не погиб и был спасен только чудом. Как-то утром он присутствовал с императором на учении. Он был верхом позади его величества на краю пригорка. Движение войска, вследствие которого ружья блеснули на солнце, испугало лошадь великого князя; она стала на дыбы, задние ноги ее оступились, и она покатилась с своим всадником под гору.

Не смели подойти к великому князю: думали, что он убит, но он только очень расшибся и, лишь благодаря своей молодости, он отделался небольшим повреждением ключицы: если бы он был на несколько лет старше, то она была бы сломана.

Отношение графини Головиной к графине Толстой. — Чувства графини Головиной. — Принцесса Тарант. — Морские маневры у Кронштадта. — Помолвка короля шведского с принцессой баденской. — Огорчение великой княгини Елисаветы. — Отношения принцессы Тарант к графине Головиной. — Жизнь при дворе. — Смерть герцога виртембергского и короля Станислава Понятовского. — Построение Михайловского замка. — Рождение великого князя Михаила Павловича. — Прибытие корпуса принца Конде в Россию. — Смерть матери императрицы Марии. — Начало интриг при дворе против императрицы и Нелидовой.

Лето 1797 г. проводила я с графиней Толстой, — в имении ее матери, княгини Барятинской [166] Урожденной принцессы Голштейн-Бекской (ум. 1811 г.). Имение ее расположено было возле нынешней Знаменки. , в пяти верстах от петергофского дворца, куда в июле переехал двор ко дню ангела государыни. Граф Толстой и муж мой делили время между нами и двором. Имение наше было счастливо расположено: дом возвышался на небольшом пригорке, прелестный вид расстилался на залив, к дому вела красивая аллея, со всех сторон были места для прогулки, леса, сады, масса цветов, плодов. Из окна моего кабинета виднелся направо город, а налево — безбрежное море. Жили мы дружно, счастливо, в кругу детей наших; с ними мы занимались по целым дням и радовались их развитию. Старшие дочери наши были одних лет и видимо старались быть вместе; мы, матери, с удовольствием следили за их возникавшей дружбой; вторая дочь графини Толстой была замечательно умной девочкой, тремя-четырьмя годами моложе своей сестры; моей же младшей дочери и сыну графини было около двух лет. Чрезвычайно отрадно было видеть, как дети наши, точно ангелы, рвали цветы и, грациозно приподняв платьица, бежали показать их нам и поделиться своими впечатлениями. Как любила я сидеть по вечерам на балконе и следить за закатом солнца! Картины прошлого вставали передо мной, но чаще всего останавливалась я на воспоминаниях о великой княгине Елисавете, о которой память была для меня священна. Мысленно сравнивала я тихий, прекрасный вечер с спокойным состоянием духа, которое дает нам возможность тонко подмечать все неуловимое, ускользающее от нашего внимания, когда мы взволнованы и в беспокойстве. Я вспоминала все прошлое величие, все малейшие подробности времен моей близости к великой княгине, и горячие слезы текли неудержимо при воспоминании о той, которая осыпала меня своими благодеяниями и которой я обязана счастием познавать и любить то, что мне всегда будет неизмеримо дорого.