Джон Дуглас - Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств

Основная проблема, с которой столкнулось следствие, — это произвольный характер отравлений. Поскольку убийца не выбирал конкретных жертв и не появлялся лично на месте преступления, наш анализ в традиционном виде не дал бы нужного результата.

С виду убийства не имели объективного мотива, то есть преступником не двигали обычные, узнаваемые чувства — любовь, зависть, жадность, месть. Отравитель мог выступать против производителя, компании «Джон-сон и Джонсон», какой-либо аптеки, где продавался препарат, одного или нескольких людей или же против общества в целом.

Череда отравлений сродни хаотичным взрывам или забрасыванием камнями с моста проезжающие внизу машины. Совершая подобное, преступник не видит лица жертвы. Я живо представил себе субъекта — похожего на Дэвида Берковица, который расстреливал затененные окна машин; стремящегося скорее выплеснуть злобу, чем разделаться с кем-то конкретным. Если субъект такого типа увидит в лицо хотя бы одну из жертв, он начнет раскаиваться и впредь дважды подумает, прежде чем снова пойти на дело.

Имея под рукой живой пример других случайных «трусливых» убийств, я начал понемногу складывать в голове образ преступника. Хотя само по себе массовое отравление было для нас в новинку, психотипом нынешний клиент мало чем отличался от коллег по цеху. Наше исследование показало, что в основе действий субъектов, которые убивают без разбору, не стремясь предать огласке свои деяния, лежит мотив ненависти. Я считал, что перед нами человек глубоко неполноценный, безнадежный и время от времени скатывающийся в депрессию. Всю жизнь его преследовали неудачи — в школе, на работе, в отношениях.

С точки зрения статистики субъект представлялся вылитым фанатиком: белый мужчина далеко за двадцать, а то и все тридцать, одиночка, предпочитающий ночной образ жизни. Он мог наведываться домой к своим жертвам или навещать их на кладбище, возможно, оставляя там улики. Я считал, что его работа должна давать ему хотя бы минимальное ощущение власти: например, он мог быть водителем скорой, охранником в магазине. Скорее всего, у него есть опыт военной службы — в сухопутных частях либо в морской пехоте.

Я также считал, что в прошлом субъект проходил курс психиатрического лечения и принимал рецептурные лекарства. Он водил машину по меньшей мере пятилетней давности, не очень за ней следил, но черпал из нее силу и власть — скажем, какой-нибудь «форд» полицейской модели. Незадолго до первого отравления, то есть 28–29 сентября, он испытал спровоцировавший его стресс-фактор, в котором винил общество, тем самым подогревая свою злость. Как только об убийстве стало известно, ему хотелось обсуждать его с каждым встречным-поперечным — в барах, аптеках, с полицией. Власть, выраженная посредством подобного преступления, подпитывала его эго, а значит, он мог вести дневник или хранить газетные вырезки.

Еще я предупредил следователей, что отравитель, скорее всего, отправлял письма сильным мира сего — президенту, директору ФБР, губернатору или мэру, — жалуясь на неправильное отношение, причем поначалу подписывался своим настоящим именем. Со временем, не получив желанного ответа, субъект понемногу закипал от полного безразличия к своей персоне, и случайные убийства стали для него способом расквитаться с теми, кто не воспринял его всерьез.

Наконец, я предостерег следствие насчет тайленола в качестве средства отравления. Не стоит слишком сильно цепляться за марку: вряд ли убийца действовал настолько в лоб. Тайленол широко распространен, а капсулы легко открываются, поэтому можно в равной степени утверждать, что преступнику просто понравилась упаковка или что он точит зуб на фирму «Джонсон и Джонсон».

Как и в делах с серийными подрывниками, поджигателями и прочими безадресными убийцами, не так-то просто выбрать среди множества жителей крупного города уровня Чикаго единственного подозреваемого, подходящего под наш портрет: слишком много кандидатов. Поэтому, как и в деле Роджерсов, стоило сосредоточиться на упреждающей тактике. Полиции следовало оказывать на субъект непрерывное психологическое давление, не давая ему передышки. Так, среди прочего, помогли бы регулярные заявления для прессы о новых успехах следствия. В то же время я советовал не называть субъекта безумцем, но репортеры, к несчастью, уже поторопились с такими определениями.

Однако важнее всего мне казалось побудить прессу печатать статьи с акцентом на личности жертв, поскольку в самой природе преступления просматривалось желание убийцы их обезличить. Например, он мог испытать сильное чувство вины, увидев в газете фотографию убитой им двенадцатилетней девочки, и тогда у нас появился бы шанс к нему подобраться.

Повторение — мать учения. Мы решили повторить наш опыт в Атланте и в деле Шэри Смит, организовав «ночное бдение» у могил некоторых жертв, которые он мог навестить. Принимая во внимание, что субъект будет сожалеть о содеянном, я также предложил активнее нажимать на даты, связанные с убийствами.

Я надеялся, что удастся заманить убийцу в нужную нам аптеку, как мы в свое время заманили грабителей в банки Милуоки и Детройта. Например, можно организовать «утечку» сведений из полиции, будто определенная аптека усиливает меры по защите покупателей. Тогда наш клиент самолично туда явится, чтобы лицезреть плоды своего успеха. Той же цели послужит и статья о гордом хозяине торговой точки, который на сто процентов уверен в системе безопасности своей аптеки, не оставляющей преступнику ни одного шанса подделать товар. Или, скажем, рассказать на камеру, как агенты ФБР выезжают «по вызову», и одновременно заявить, что преступник, боясь суперэффективной полицейской разведки, перестал отравлять тайленол. Таким образом, мы косвенно бросим субъекту вызов, который выведет его из равновесия.

Пусть на телевидении какой-нибудь психолог брызжет слюной, оправдывая преступника и называя его жертвой общества, тем самым предлагая возможность сохранить лицо. Естественно, когда наш отравитель решится позвонить этому самому психологу или даже наведаться к нему в клинику, мы будем его поджидать.

Я также считал, что властям имеет смысл организовать отряд волонтеров из числа гражданских, чтобы помогать полиции с «вызовами», и субъект наверняка вызовется в него вступить. Уэйн Уильямс наверняка бы тоже не упустил такой возможности, если бы тогда, в Атланте, мы сделали нечто похожее. А вот Тед Банди в свое время действительно состоял в центре помощи жертвам изнасилований в Сиэтле.

Полиция вообще довольно брезглива в том, что касается взаимодействия со СМИ. В своей карьере я не раз сталкивался с проявлениями осторожного отношения копов к прессе. Еще в начале 1980-х, когда программа профайлинга была всем в новинку, меня пригласили в штаб, чтобы я объяснил сотрудникам следственного управления и нашему юрисконсульту особенности упреждающей тактики, и с беспокойством спросили: «Джон, ты ведь не врешь прессе?»