Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

«Дайте, я его воспитну разок.» - предложил Москаль, но Женечка распорядился иначе. «Не хочешь, твой выбор. Петров, Афанасьев, вымыть туалет.» Те буквально вылупились на него, а он ехидным таким голосом: «Я должен дожидаться вашего согласия?» Женька с Евгешей, деваться некуда, хором: «Есть вымыть туалет!» откозыряли и пошли. Москаль стоял у тумбочки, Толмачёв принялся натирать пол в ленкомнате, Уразназаров мыл лестницу.

Женька с Евгешей вымыли в туалете пол, унитазы, раковины, протёрли окна, зеркала над раковинами, надраили асидолом ручки на дверях – словом, по всей программе. Обычно это делает один. Вдвоём они быстро справились и явились вершить правосудие.

Толмачёв явно был недоумком, если надеялся, будто Евгеша с Женькой спустят ему это и не дадут по шее. Было больно, его предупредили, что будет хуже, если он пожалуется. Не жаловаться ума у него хватило, но в таком настроении он что-то не так ответил старшине и получил наряд вне очереди.

Такой наряд, как правило, означал, что надо отработать 24 часа за счёт сна, потому что другого времени для этого у солдата не бывает. Меньше четырёх часов сна быть не должно, а шестью четыре – двадцать четыре, то есть, шесть ночей спать по четыре часа. Правда, не каждую ночь. А первые месяцы службы спать хочется - страшное дело. На ходу засыпают. Идёт, скажем, рота, и сержант видит, кто-то заснул, и командует: «Рота, вправо (влево) принять!» Рота принимает в сторону, а солдат идёт вне строя с закрытыми глазами. Хохот! Солдат просыпается и ныряет в строй.

Ничего удивительного, что дежурный по части застал Толмачёва спящим в том же злосчастном туалете, отчего прибавился ещё один наряд вне очереди. И через неделю он буквально оброс этими нарядами вне очереди. Он всё ещё надеялся на помощь своего отца. Папашки.

Надежды лопнули, когда приехала его мать. Она спросила командира роты, в курсе ли он того, кто отец курсанта Толмачёва. Ну да, сказал ротный, так вон в третьем батальоне служит внук самого Ротмистрова. Слышали про такого? Вот. И служит без этих самых. Маршал сам приезжал неофициально проконтролировать, чтобы ничего выходящего за пределы Уставов и чтобы у внука всё, как у всех. Неофициально, значит, в гражданском виде и без положенной свиты. Так ведь он в любом виде остаётся маршалом Ротмистровым. Он командиру полка сказал при всех: «Смотри, полковник!» У него не забалуешься, это с войны известно. И никто его внука не навещает до присяги. Вот на праздник принятия присяги милости просим, будем рады.

Конечно, это был нокаут. Три года мыть туалет, три года давиться в столовке чёрт–те чем, все эти наряды вне очереди, чтоб им всем пусто было. Гады! Из-за этой паскуды, сучки этой, ей тогда, видишь, срочно зачесалось! И надо ж было так вляпаться, а теперь три года отдуваться. Дед будто сам по бабам не бегал.

И всё-таки он продолжал надеяться на чудо без всякой надежды на него. И соответственно себя вёл. К окончанию срока обучения он стал очень приличным наводчиком, это да. Стрелял он неплохо, если не сказать больше, матчасть знал прекрасно, машину водил гораздо лучше, чем полагалось по взаимозаменяемости. Но в характеристике ему написали: «Командиром экипажа быть не может.» На этом крепко стояли Женечка, помкомвзвода и старшина: не дай и не приведи попасться такому в подчинение. Правда, вполне может быть, что его мать смогла как-то нажать на командира роты (батальона) той части, куда отправили Толмачёва, и ему дали лычки. Вполне. Тогда мне искренне жаль тех ребят, которыми командовал Толмачёв.

Был у нас ещё один не совсем обычный парень. Баптист, кажется. Отказался прикасаться к автомату и подходить к танку: дескать, орудия дьявола, а он христианин. Присягу принимать он не отказывался, но без автомата. Любые работы, любые занятия, но к орудиям дьявола он не прикоснётся. Никакие беседы, вплоть до прямых угроз, не помогали. Готов хоть сейчас отдать жизнь за Родину, за ближних своих, только без орудий дьявола. Конечно, все должны служить своей стране, он же не отказывается, но учиться убивать он не будет.

В конце концов победа, если так можно сказать, осталась за ним. Присягу он так и не принял, потому что в ней речь идёт об оружии, и его отправили в лазарет медбратом. Он ухаживал за больными очень заботливо, таскал «утки» и прочие устройства, регулярно давал свою кровь. Никогда не ходил в самоволку, потому что обманывать командиров грех. Над ним некоторые посмеивались, крутили пальцем у виска, а он был твёрдо уверен в своей правоте.

Наше отделение послали пыжевать пушки после офицеров. То есть, у офицеров были плановые стрельбы, после чего мы эти пушки драили. Вообще говоря, имеются установки для пыжевания пушек, но считается, что надо молодым пыжевать вручную. Чтобы прочувствовали. И вот мы пыжуем, настало время ужина, а на ужин нас не отпускают: пусть командир отделения сходит в столовую и закажет расход на всё отделение. Женечка сходил, мы спокойно допыжевали, пошли, как водится, строем в столовую. А наш расход слопали. Мол, мы ждали-ждали, вы не пришли, так и сами виноваты. До завтрака не помрёте, случаев таких не было.

Мы не ожидали, что Женечка так раскричится: «Если сейчас же не будет ужина отделению, пойду к оперативному дежурному, а если не поможет, к Командиру.» Дежурный по кухне ему: ты, мол, младший сержант, совсем дурной, будет тебе генерал этой ерундой заниматься. «Хорошо, - говорит Женечка, - я иду, а вы смотрите, что получится.» Нам сказал: «Ждите меня.» Повернулся и пошёл.

Дежурный по кухне не стал дожидаться, «что получится». Фиг, мол, с тобой, дурачок, заводи своих. Не хочется просто возиться с таким, а так бы, сам знаешь.

Отварили по-быстрому макароны, по полбанки мясных консервов на человека, чаю. С таким удовольствием слопали!

В роте старшина налетел на Женечку: где шлялись? Он объяснил, мы подтвердили. «И пошёл бы к Командиру с этой ерундой? Младший сержант - к генералу?» - удивляется старшина. Женечка кивнул: «Если командир я, то голодные они по моей вине. А зачем это мне?» Старшина покачал головой: «Ну-ну, Розов.»

Мы все очень зауважали Женечку. Потому что были подобные случаи, когда первогодки оставались голодные. Что это такое, знает только тот, кто испытал на себе. Первые месяцы службы – это постоянное желание поесть и поспать. «Два страстных желанья, одно к одному, душа во мне пламенно будит.» - декламировал нам Женька, утверждая, что стихи именно об этих желаниях. Конечно, со временем мы привыкли к армейскому рациону. Как нам утверждали, научно обоснованному. Мы же говорили: с голоду не подохнешь, но к бабам не потянет. Оказалось, потянет, ещё и как!

В первые месяцы службы очень изменяются взгляды на окружающее. Мы оказались в другом мире, настолько другом, что ранее устоявшиеся взгляды не могли остаться прежними. Скажем, отношение к командирам у нас было сформировано книгами и кинофильмами. Всё оказалось иначе. Беспрекословное повиновение любому, самому дурацкому, на наш взгляд, иногда просто тупому пожеланию офицера вызывало сильнейшее нежелание его выполнять. Не хочешь, а вынужден делать. Доходило до того, что все приказы и распоряжения казались глупыми и ненужными. Любые. Причём, сами же офицеры, нам казалось, делали всё возможное, чтобы мы так считали. Постепенно это прошло, но ядовитый осадок оставался долго.