Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

Небольшой пример. Я в наряде по роте и мою лестницу. На улице непогода, соответственно, грязь. Входит офицер, и не помыв сапоги в специально установленном корыте с водой и щёткой, идёт по лестнице, топая по ступенькам, чтобы с сапог слетела грязь. Он ведь знает, что мне, дневальному, придётся вымыть за ним, видит, что я мою лестницу, но сапоги на входе в казарму не помоет. Сейчас он войдёт в спальное помещение и потопает в грязных сапогах по полу, который я только что натёр, а мне придётся его мыть и ещё раз натирать. Он разве не понимает, какое отношение к себе формирует у солдата? Когда он, извините, вытирает задницу и бросает использованную бумагу на пол, мочится мимо писсуара? Плюёт или сморкается на чистый пол? Курит где попало и стряхивает пепел там, где стоит? Он прекрасно знает и видит, что дневальные круглые сутки вылизывают казарму. Нам толкуют на политзанятиях, что в бою надо беречь жизнь офицера, без командира всем хана. Да пропади он пропадом, такой командир!

В литературе встречались случаи, когда обозлённые солдаты во времена Империалистической стреляли во время атаки своим офицерам в спину. Спрашивали не раз старшину, бывало ли такое во время Отечественной. И по тому, как старшина слишком уж завозмущался, поняли, что бывало, и не раз. Между собой мы рассуждали так: ну да, те офицеры были сплошь дворяне-кровопийцы, на войну народ гнали силком, вот те и стреляли. А взять, скажем, капитана такого-то или старлея этакого-то, да и другие не лучше, так и ничего странного не будет, если стрельнуть такого.

Ротный, правда, отрицать не стал. Бывало иногда, особенно в тяжёлые времена. Редко, но бывало. Но это надо солдата довести до точки, до такой степени отчаяния. Уже где-то к середине сорок второго это прошло. И позже таких случаев не было.

Постепенно мы научились видеть и различать. Ни наш старшина, ни Батя или КП, или те же наши ротный и взводный никогда так не делают. Гавкают, да, наказывают жёстко, да. Но никогда не свинячат, никогда не хамят. И никогда не требуют больше того, что определено Уставами, и прежде чем требовать, дают солдату всё то, что ими определено. Разговоры об этом прекратил помкомвзвода. Чапаев пришёл на войну трактористом, Буратино до первого ранения был пулемётчиком в пехоте, Батя был заряжающим, КП в сорок втором пришёл на войну командиром экипажа. Ну, как тогда было: после десятилетки – краткосрочные курсы командиров – и вперёд с песнями! «Война – очень хороший «воспитатель»,- со смешком сказал старший сержант,- она учит, что любой командир без солдата – полнейшее ничто. Если не меньше. И сама жизнь любого командира ничего не стоит без хорошо подготовленного солдата. Все, кто прошёл войну, узнали это на своей шкуре и остались людьми, остальные – кто как воспитан папой с мамой. Так что, солдаты, имеющий голову да подумает.» Нам пришлось согласиться.

Такая обстановка давила на психику. Ничего нельзя делать без команды, даже в туалет надо попросить разрешение. Приходим в столовую, сержант орёт: «Рота, слушай мою команду! Справа - слева по одному, в столовую, бегом марш! Отставить! Я сказал бегом, одновременно справа-слева! Рота, слушай мою команду! В столовую, справа-слева, по одному, бегом, марш! Отставить! Рота, слушай мою команду!» И так по нескольку раз. Забегаем в столовую, садимся. Опять крик: «Команды садиться не было! Рота, встать! Сесть! Встать! Сесть! Садиться и вставать надо одновременно, как один человек! Рота, встать! Сесть!» А чтоб тебе, зараза! Наконец, сели, новая команда: «Дежурные по столам, раздать пищу!» Едим. Опять команда: «Рота, закончить завтрак (обед, ужин)! Рота, встать! Дежурные по столам, собрать и сдать посуду! Рота, справа-слева, по одному, из столовой, бегом марш! Отставить!» Да чтоб тебе! После приёма пищи даётся пять минут перекура. Вокруг вешалки, естественно, давка, только шинель одел, вышел, пару раз затянулся, сержант орёт: «Рота, строиться!» Ой. Первые несколько минут кажется, будто наелся, а дошёл до казармы, опять желудок пустой и хочется есть. Подъём и отбой – тот ещё ритуал. Дежурный по роте командует: «Рота, отбой!» и зажигает спичку, которая горит, считается, сорок пять секунд и поднимает её над головой. За это время нужно успеть раздеться, обмотать портянки вокруг голенищ сапог, сложить определённым образом на тумбочку штаны и гимнастёрку, лечь и укрыться одеялом. Если кто-нибудь не уложился, начинается тренировка: «Рота, подъём! Рота, строиться!», дежурный по роте зажигает спичку, мы вскакиваем как оглашенные, одеваемся и становимся в строй. И так по многу раз, пока рота уверенно станет укладываться в заданное время. Утром после обязательной зарядки ежедневный ритуал проверки чистоты. «Расстегнуть воротники гимнастёрок!» Если подворотничок покажется проверяющему не совсем чистым, он молча отрывает его и так же молча суёт в руки. Ага, старшине на заметку а уж он припомнит! «Показать руки!» Выставляем руки перед собой, проверяющий осматривает руки, ногти. «Рота, круу-гом!… Показать правый каблук!... Показать левый каблук! …Рота, круу-гом!» Если проверяющий считает, что подковка на каблуке слишком стёрта, получаешь втык.

Затем ритуал проверки коек, которые должны быть заправлены строго единообразно, а если проверяющему что-то покажется не так, простыни с одеялом и подушкой летят на соседнюю койку. И раздаётся вопрос: «Чья койка?» В первые месяцы службы часто проверяли, как намотаны портянки, мол, иначе натрёшь ноги, а это может рассматриваться, как сознательное членовредительство. Конечно, многие никогда не носили портянок, а если ты целый день на ногах, да ещё всё бегом–бегом, а портянки намотаны неверно, ноги изуродуются по-быстрому. А сапоги! Одни сапоги чего стоят! Они должны всегда блестеть. «Сапоги – это лицо солдата.» - повторял старшина. «Наваксь штиблетину, чтоб видеть рыло в ней!» - повторял Женька слова Маяковского. А грязно ведь, ёлки-палки! Старшина нас буквально третировал: «Почему сапоги грязные! Думаешь, тебе Пушкин сапоги будет чистить?» А они не грязные, просто не блестят. И причём тут Пушкин! Никаких возражений он не слышит. Сапоги выдают на девять месяцев, первым делом прибивают подковку, а она снашивается по-быстрому. Женечка принёс из БТРМ (бронетанкоремонтной мастерской) списанные подшипники и показал, как заделать шарики в каблуки. Шарики служат гораздо дольше подковок из мягкого металла и не щёлкают при ходьбе.

Что бы ни делали, одни тренировки. Неполная разборка и сборка личного оружия. Установка и подключение танковых аккумуляторов, а они тяжеленные, 62 кэгэ штука. Экипаж хватает в аккумуляторной по штуке и несётся с ними к машине, механик устанавливает их на места, расключает и заводит двигатель, а взводный рядом с секундомером. Не уложился – давай по-новой. То есть, волоки в аккумуляторную, а оттуда опять бегом к машинам. Та же история на тренажёрах, на полосе препятствий, на спортплощадке, на площадке рукопашного боя. А «пеший по-танковому» в снегу выше колен, все эти передвижения «углом вперёд», «углом назад», «уступом вправо», «уступом влево», «перестроения на ходу» и ощущение, что ног у тебя больше нет. До полного обалдения, до тех пор, пока не станешь делать это просто механически. До полного отсутствия сил. К отбою уже ничего не соображаешь и не чувствуешь, только бы голову на подушку. Идёшь в увольнение – перед дверью ставят «козёл»: не перепрыгнул - нет увольнения, тренируйся. Правда, к лету втянулись, после отбоя иногда дежурный по роте требовал: «Прекратить разговоры после отбоя!»