Артём Драбкин - Самоходчики

А месяца через два, когда Познань взяли, мы сидели, пунш варили, и вдруг вечером приходит начальник связи, он с Полковником тогда был. И он рассказывает: «Когда там взрывалось, я соскочил, меня не ранило, но все глаза залепило, я к забору и туда вылез, за забор. А немцы говорят, вот он сам прилез, меня за шкирку и отвели в крепость. А у меня даже партбилет остался, я его спрятал и орден Красной Звезды сохранил». И тут же, он еще пунш свой не допил, пришли двое и говорят: «Кто тут у вас капитан Погорелов». — «Я». — «Пройдемте с нами». И больше я его не видел.

Потом мы пошли на Берлин. Берлинская операция состояла из трех этапов. Первый этап — надо было расчленить группировку, которая была в Берлине. Она была мощная. Ее надо было расколоть. В этом вот мы и участвовали. В результате немцев расчленили, и они в котле оказались, на юго-востоке Берлина. Вот мы там охраняли.

Прискочили туда, когда ехали, увидали, подумали, что это беженцы. С километр примерно какие-то люди спускались сверху вниз, долго голову ломали, оказалось, это американцы там оказались. Наконец, мы приехали в пункт назначения. Речушка течет, немцы ее к тому времени перескочили, мост разобрали. На том берегу возвышенность была, и немцы там просто кишели. Сложили винтовки, автоматы, зажгли костры, пищу готовили. Мы подъехали, поставили самоходки, ждем. Глядь, вечером перебирается один немец, плохо одет, коверкает русскую речь. Говорит: «Где ваш командир? Хочу с ним переговорить». Подошел Полковник, новый командир, майор Гуляев, мы его тоже полковником прозвали. Я стою рядом стою. Немец говорит: «Командир, наши солдаты готовы сдаться в плен. Но просят, чтобы только мост построили». Гуляев говорит: «Во-первых, я буду разговаривать только с вашим генералом, а, во-вторых, я тебе не строитель, хочешь жить, строй сам мост. Пошел вон». Только на таких условиях, это же уже не 1941 год, а 1945 год. Недовольный солдат ушел. А Полковник и говорит: «Слушай, попробуй, ударь самоходкой по дереву, достанет до того берега». Ну мы пару деревьев свалили, немцы угомонились. Потом пришли саперы, построили мостик на скорую руку. И они полезли, как фарш из мясорубки. И тогда мы стали их сопровождать по бокам. Они идут и идут.

Второй этап — уничтожить котел. И третий этап — брать Берлин. Берлин-то взяли 30 апреля. А мы 29–30-го пленных сопровождали, а потом нас в Берлин направили. Берлин — огромный город, горелый, разрушенный, американцы поработали здорово, все разбили. Страшно было. Немцы попадались голодные, испуганные, а мы боялись, что нам сверху могут что-нибудь швырнуть…

Они же всю молодежь призвали, парнишки 15–17 лет. Помню какой-то из винтовки стрельнул в нашего командира, но не попал. Пуля еще позвякала, а он по крыше убежал. В него пульнуть ничего не стоило, но что его одна смерть… наши не стали стрелять, пожалели. Этот пацан спрыгнул, подвернул ногу, винтовку бросил… Вообще, в Берлине нам боев не досталось.

На второй день в Берлине рано встали, позавтракали, подъехали к рейхстагу, к Бранденбургским воротам. Поднялись туда… Берлин, как на ладони весь виден, подошли к рейхстагу, расписались. Все было исписано — на столбах, на колонках, даже на потолке умудрялись писать, кто чем, кто карандашом, кто углем. Я головешкой написал: «Морозов из Курска».

Это были счастливые минуты. В Берлин придти! Пошли специально посмотреть их метро, оно было залито водой. Что осталось в памяти, это очень много американцев. Сидят в машинах, сигара во рту, одной рукой рулит и едет: «Русс, выпить хочешь?» «Давай». Он стакан наливает, а наш — хлыст, и еще смотрит. Без закуски, без всего.

Евгений Давыдович, вы сказали, что в запасном полку вас не кормили. Все так плохо было?

Нас почти там не кормили. После нас там сделали лагерь для заключенных. Там только небо, песок и сосны, ближайшая деревня в 5 километрах, но мы даже не могли мечтать туда попасть, потому что марийцы, а особенно марийки, знали, что такое придет солдат — он обязательно полакомиться захочет. И они держали собак на привязи, как только увидят, так начинают травить. Но если туда прорывался солдат, то вся деревня бежала с солдатами. Хоть они и сами прогоняли воров, но все равно идут к командиру и жалуются, что вот приходил, командир находил и серьезно наказывал. Хотя, если бы даже вешали, все равно поползновения были бы — молодость бушевала.

На фронте страшно было?

Конечно. В одном бою мне стало плохо, но пожаловаться нельзя. Кому я скажу? Солдату, что мне стало плохо, что он может сделать, скажет, посиди. А командиру пожаловаться, подумает слабак какой. Нельзя поддаваться, и признаваться нельзя.

А как самоходчиков награждали?

По-разному. Когда я вернулся из госпиталя, мне замполит сказал: «Морозов, приехал, иди, получи медаль «За Отвагу», — раненым по возвращении давали медали. Я пошел за медалью в штаб, а сам думаю: «Ну как я приду и скажу дайте мне медаль? Наверное, как положено, будет построение, Морозов, два шага вперед, поздравляю»… И я не пошел, соответственно медаль и не получил. А потом уже, после войны, мне пришло на ум, думаю, а, может быть, ведь медаль «За Отвагу» давали приказом по полку, может приказ остался где-нибудь? Я пришел в наградной отдел военкомата и в течение 10 дней пришел ответ: «Товарищ Морозов, во время Великой Отечественной войны вы награждались орденом Слава номер такой-то, Красной Звезды номер такой-то»… Все перечислили, а чтобы дать орден Красной Звезды по статуту, я должен был сбить или самолет, или штук пять танков, так дали по совокупности.

С однополчанами.

А так у меня случай был. Я же на войне никогда не пил, свои 100 грамм я ребятам отдавал. И вот в Германии я стал собирать ребят, мой день рождения подходит, говорю: «Я вам отдаю свои 100 грамм, а потом в день рождения вы мне», — нас человек 15 было, полтора литра, мне хватит отметить. Они согласились. Пригласил командира на празднование, и, заодно, отпросился у него рыбку половить. Он разрешил. Мы на мотоцикле, взяли с собой три противотанковые мины, приехали к пруду. Мотоцикл поставили, у немки попросили лодку. Поплыли. Озеро здоровое, глубокое. Мину пустили, бух, ничего нет. Поехали дальше. Бух, почти подлодкой, вода потекла. Бросаем третью последнюю, глянули, плавают белые палки какие-то. Подплыли, это судаки, немцы на лодках уже мелочь собирают. Мы кое-как приплыли, сказали немке, что все в порядке, спасибо, дали ей одну рыбину, и уехали, а что лодку разбили, не сказали. И вдруг вечером приходит старшина писарь из штаба полка, он пил здорово, говорит: «Морозов, приехали из штаба дивизии, мне нужна водка. Дай. Я тебе потом отдам». Я говорю: «Нет, послезавтра у меня праздник, я готовлюсь, позвал людей, я не могу». Он говорит: «Я тебя прошу на дело». Долго просил, ушел. А 5 мая 1945 года Полковник подходит ко мне: «Морозов, иди поработай в штаб, помоги Сережке». Я говорю: «От ребят никуда не пойду. Всю войну прошел, и сейчас пойду». Командир говорит: «Я тебе очень прошу». Раз командир просит, уже как-то неловко. Прихожу. А мне писарь, Сережка, говорит: «Помнишь, ты мне водку не дал?» — «Помню». — «А дал бы, я бы тебе пару орденов сделал!»