Артём Драбкин - Самоходчики

После выздоровления я разыскал полевой штаб нашей 5-й гвардейской танковой армии, которой командовал генерал-майор Жидов, фамилия не совсем такая была у него. Командующий бронетанковыми войсками генерал-майор Чепрыгин, когда я прибыл, мне и сказал: «Товарищ капитан! Вот ваш полк ушел на формирование после понесенных потерь. Или вы поедете в формирующийся полк, или мы вам предлагаем остаться при штабе армии: при командующем армии помощником начальника штаба бронетанковых войск армии. Начальник штаба — подполковник Проклин, и вы будете помощником по разведке у него.

Если вы согласны, я отдаю приказ». Я согласился остаться там. И после взятия Харькова наши войска успешно начали продвигаться в сторону Полтавы. Я родился сам в Полтавской области, в деревне Федоровка. И я посмотрел расположение наших передовых частей, которые в полосе двигались именно в сторону моей деревни. Я доложил командующему об этом: «Товарищ генерал, вот моя деревня — Федоровка». Он говорит: «Вот бери машину мою легковую М-1 с шофером, езжай в войска, в передовые части, держи связь с разведкой, и как только она вступит в вашу деревню, и ты, значит, туда войдешь». Это был случай неимоверно редчайший. И действительно, я видел уже визуально километрах примерно в шести мою деревню: горящую всю. Оказывается, власовцы при отступлении на лошадях такими пиками и такими горящими факелами поджигали крыши домов, и дома загорались. Крыши домов были камышовые, и они сразу же вспыхивали. И когда мы вошли на машине в деревню, все огнем пылало. Также было и с нашим домом. Но рядом с ним была пристройка-сарай, где была отдельная комната, и там сестра жила, и дальше были отделения для свиней, для коровы, — они сохранились, они не успели его поджечь. Власовца ли что-то испугало? Ну, отец, мама, сестра с огорода вышли. Оказывается, отец предвидел это. Выкопал там, значит, яму, чтобы там быть, и они находились там в яме. Вот так пять дней я гостил в этой своей деревне. Я тогда капитаном был, и носил одну шпалу: звездочек с погонами еще не было тогда.

Пять дней прошло, и мы дальше начали двигаться. У меня карта была. У меня даже карта эта сохранилась, и где-то есть вот здесь. Ну а дальше что было? В общем, нагнали мы штаб армии. Наша армия приближалась к Кременчугу, который находился по другую сторону Днепра. И в районе Мишурин ров, это в 30 километрах южнее Кременчуга, армия стала форсировать Днепр. Удачно форсировала, заняла плацдарм на западном берегу Днепра, а после этого успешно развила наступление в сторону Кировограда. Кировоград взяли, потом — Новоукраинку, и вышли на границу с Румынией. По Румынии мы боев не вели, потому что ихний король был отстранен, и армия была разоружена, и мы фактически без боев прошли Румынию. И вышли к венгерской границе. В этот период войска 3-го Украинского фронта вели тяжелейшие бои. Во-первых, в Будапеште была окружена 120-тысячная армия немцев. И немец тогда бросил 12 отличных танковых и моторизованных дивизий на нас: вот такие дивизии, «Мертвая голова», Гитлера, его лично дивизия. Короче говоря, тяжелейшие были бои. Поэтому, значит, бои шли и днем и ночью. Противник в одном месте прорвал оборону нашу, которую мы держали, и сбросил в Дунай все тылы армии. В один из моментов боев был очень сильный туман. Командир полка заболел тяжело гриппом. Я стал за командира полка уже. Я забыл сказать, что после со штаба армии я был назначен начальником штаба полка: 382-го гвардейского самоходно-артиллерийского полка. Командовал этим полком майор Михеев. И вот, значит, когда он заболел тяжело, мне пришлось остаться за командира полка. Рядом с командирами рот я наблюдал, что это какая-то точка в стороне противника медленно-медленно-медленно движется. Я залез в самоходку, посмотрел в прицел (а прицел был ТШ-17, мощный). Но там я не увидел этой точки. Тогда я открыл затвор. Посмотрел, и через ствол я увидел эту точку. Я приказал зарядить орудие и сделать выстрел. Раздался выстрел. И сразу факел появился — вся местность озарена была. Оказывается, я попал в бензобак немецкого «Тигра». Ну, на фоне этой зари несколько танков вырисовывались. Я, значит, приказал открыть огонь по ним. Уничтожено было еще восемь танков. Я собрал группу, восемь человек, полкового врача, и мы решили пойти. Очень на большой риск мы пошли. Подходим мы к этому танку, который я подбил. Смотрим: лестница. И этот немецкий офицер прямо в упор стреляет в меня. Но он промахнулся: только пуля обожгла лицо. Ну его, конечно же, сразу прикончили автоматчики наши. Мы взяли там, значит, бинокль. Пистолет, значит, дали тоже мне, из которого стреляли. И в это время слышим: гал-гал-гал, немецкий разговор. А были после уборки кукурузы немецкие автоматчики, которые начали обходить нас. Но в это время увидели они самоходчиков, и начали обстрел. Правда, Веру, нашего врача, ранило тяжело в бедро. Но была рядом большая копна, мы за копну залезли, перевязали ее рану, и добрались благополучно. Немецкая группировка была полностью ликвидирована. Когда мы зашли в Будапешт, в Буду, в Королевский дворец, то на ступеньках, так как несколько месяцев эта осада длилась, вот до нас еще, немцы, обескровленные, как мумии, вот сидели, все — практически мертвые. Дальнейшее наступление полка было в сторону Вены. Я уже тогда снова стал начальником штаба полка. Командир полка к тому времени выздоровел.

Кстати, когда вы временно исполняли обязанности командира полка, насколько это было тяжело и насколько ответственно именно во время войны? Расскажите, исходя из Вашего личного боевого опыта…

Тяжело, очень тяжело. Ну ответственность, конечно, большая была перед командиром полка. Дело в том, что в штабе корпуса, первого механизированного корпуса генерала Руссиянова, куда были мы прикомандированы, в оперативном отношении подчинены, не было танкистов. Сам Руссиянов — он вообще-то общевойсковик был. И командовать артиллерийскими и танковыми подразделениями фактически у него не было специалистов. Заместителей у него не было танкистов, и отдавались от них всех приказы настолько необоснованные, что приходилось с большим трудом добиваться отмены того или иного приказа. Вот, например, такой случай был. Во время обороны командующий артиллерией корпуса приказал полку (фактически он командовал самоходными полками) занять оборону в районе одной высоты. Я доказывал, что нельзя здесь этого делать, так как нет маневра в случае чего. Танки прижаты к высоте, и у них нет маневра. А рота автоматчиков у нас уже была обескровлена. Я просил дать автоматчиков, пополнить, чтобы в ночное время оградить просачивание пехотных подразделений в район расположения самоходноартиллерийской батареи. Этого не было. Я посоветовался с командиром полка (я тогда был начштаба). Командир полка говорит: «Езжай, и так как явно нереальная задача, потребуй письменный приказ». Я поехал в штаб корпуса и попросил официально дать письменный приказ о занятии этой обороны. Дали такой приказ, я его взял. И в ночное время часть пехотных подразделений просочилась непосредственно к самоходным установкам, и начали стучать по броне: «Русс, сдавайся!» И командир полка доложил командиру корпуса о том, что сложилась, так сказать, такая обстановка. Командир корпуса тогда сказал ему на это: «Вот там, где эти самоходки стоят, там, значит, рокадная дорога проходит центральная. Вот по ней надо отвести полк». И вот здесь была допущена, можно сказать, ошибка серьезная. Дело в том, что когда начали самоходки выходить с этого района, немец несколько танков поставил и начал расстреливать наши самоходные установки. И пять самоходных установок сгорело. Поэтому вся эта трагедия — на совести командования корпуса. Здесь дело было передано этим чекистам, чтобы разобраться. Был назначен день военного суда, привлечение к ответственности командира полка и начальника штаба: он и я были ответственными за потерю пяти самоходных установок. Но мы сумели доказать, что мы все приняли меры для того, чтобы полк сохранить. Во-первых, нам было отказано в автоматчиках, вот в ночное время. Во-вторых, не было поставлено прикрытия выхода полка с этого района. Поэтому очень тяжело было управлять полком именно тогда, когда командир корпуса был не танкист. Вот такой был случай.