Анатолий Гордиенко - Из огня да в полымя

— Я из концлагеря, Юрий Владимирович. Потому и лёгкая такая.

— Потом, Марийка, потом всё расскажешь. Ещё встретимся. Рад, что ты жива осталась.

Весу во мне было тогда сорок шесть килограммов. Точно уж, пушинка.

Потом мы подались с Артемьевой в центр города. На площади Ленина люди стояли. Все военные, все в ремнях скрипучих. Слышу, называют: «Куприянов, Куприянов».

— А где Куприянов? — спросила у них.

— Да здесь, в старом здании.

Мы взбежали по ступенькам. Вошли, представились. Куприянов веселый, в гимнастерке, золотые генеральские погоны на плечах. Руки нам пожал. Рассказали, что только из финского лагеря. Он вспомнил нас, меня вспомнил.

— Ты сестра Анастасии Васильевны Коллиевой? — спросил он.

— Так точно, — ответила.

— Мы думали, ты погибла.

Стали мы рассказывать ему нашу печальную историю. Люди разные заходили в кабинет, приказы получали. В общем, подробного рассказа у нас не получилось. Но о гибели Сегозерского райкома Куприянов знал. Добрым словом вспомнил Игнатьеву, Няттиева. Сказал, что мы должны будем составить подробную докладную записку и написать всё без утайки, всё как было.

Помню митинг там же, на площади Ленина. Выступал Куприянов, замечательно говорил. Потом Андропов, голос у него не шибко громкий, но люди слушали, не шелохнувшись. Речь его была такая искренняя, что многие плакали, и сам он в какой-то момент чуть не заплакал.

Через пару недель я пришла к Андропову в ЦК комсомола. Села писать докладную записку. Писала несколько дней. Все описала, все вспомнила. И предательство Терентьева, и издевательства финнов.

В один из дней позвали меня в бухгалтерию.

— Вот тебе зарплата за все месяцы горя и страданий, — сказал Андропов. — Ты ведь всё это время числилась у нас инструктором ЦК комсомола Карелии.

Двадцать пять тысяч рублей выдали. Большие деньги в то время. Ну, да надо было одежду купить, квартиру снять, кое-какую мебель приобрести: тумбочку, кровать, столик. У Анастасии Коллиевой тоже ничего нет — ни кола ни двора. Назначили её секретарем Зарецкого райкома партии Петрозаводска. Позже в обком партии перевели, заведующей оргинструкторским отделом.

Андропов прочитал мою докладную, спрашивал о многом, спросил, что думаю делать в жизни. Отвечала, что хочу учиться. Ученье — свет. Он согласился, а потом сказал памятные слова:

— А то давай к нам, в ЦК комсомола, на прежнюю должность. А хочешь, пошлем в твой Сегозерский райком комсомола. Поезжай секретарем, утвердим на бюро.

Но я ответила, что хочу поступить в наш университет. Поступила на исторический факультет. Однако пришлось оставить учебу: платить надо было за обучение, а деньги уже кончились. Перевелась я в учительский институт. Там всего два года учиться надо было и денег не брали.

Тут вдруг началась личная жизнь. Приехал на побывку из армии Вася Мосин, учились вместе в Ругозерской школе, очень был ко мне привязан, говорил, что любит. Я взаимностью не отвечала. Но так душа за эти годы захолонула, так хотелось тепла, так хотелось прислониться к мужскому крепкому плечу… Сестра Анастасия еще пару поддала, принялась меня уговаривать: красивый парень, боевой офицер, капитан, орден Красной Звезды имеет.

Поженились мы. Поженились как-то враз. Ушла я из студенческого общежития, сняли квартиру. Василий тогда в отпуск приезжал. Побыл месяц и укатил снова в армию. Около двух лет еще служил. Он там где-то, я здесь, в Петрозаводске. Такое вот замужество. Наконец демобилизовался. Уговорила я его поступить в мой учительский институт — я уже закончила его. Поступил, приняли как фронтовика без экзаменов. Но не захотел Вася особенно напрягать мозги, как говорится. Бросил институт, пошел в военкомат, взяли его в учебный центр, молодежь готовить в армию. Ну что ж, тоже дело нужное.

В 1947 году меня вызвали в МГБ. Начались допросы. А ведь Андропов как-то обмолвился, что меня никто не тронет. С ребенком годовалым к ним ходила, не с кем было дома оставить. Старший лейтенант Гладков, следователь, еще пеленать помогал прямо в своем кабинете, на его рабочем столе. Мальчик у нас родился, Геночкой назвали. Обыск сделали. Что искали? Что хотели найти, уже позже поняла. Допросы меня прямо-таки измучили, в грудях молока нет, пропало. Я заболела, и Геночка заболел. Умер Геночка. Похоронили. Хорошо, что сфотографироваться с ним успела. Надежда моя несбывшаяся, кровиночка моя родная. Годик и семь месяцев Геночке было.

Мария Бультякова. 1948 г.

Следователи оставили меня в покое. Отпустили, как бы охладели. Замечаю, что и Вася мой охладел: напугали его эти вызовы в министерство госбезопасности. Рассказываю Василию по ночам, что пережила, плачу. Нет моей вины, нету! Молчит Вася. Ну да что делать? Жить надо, уют в доме создавать, мужу сорочки стирать и крахмалить. Кое-как успокоилась я. Девочка тем временем у нас родилась, Женей назвали.

Служба у меня интересная, всегда с людьми — инструктор отдела культурно-просветительской работы Петрозаводского горсовета. Получалось у меня неплохо, начальство хвалило.

Радуюсь я моей Женечке, радуюсь, что город наш восстанавливается. Много раз ходила и я со всеми на субботники, по вечерам работала до кровавых мозолей. Василий мой за рукав хватал — мол, надо тебе надрываться пуще всех. Вот только никак с квартирой у меня не выходило. Ну да ладно, скоро дадут, обещают. А покуда снимаем комнату в частном доме на Перевалке.

Андропова иногда встречаю на улице. Но так: здравствуйте — до свидания. Думаю, он знал, что меня вызывали в МГБ. Отсюда прохлада такая возникла у него ко мне. Куприянова вижу редко. Вася мой, Василий Георгиевич, зудит: пойди, попроси у Куприянова квартиру. По твоим словам, он тебя знает и уважает, сходи, поклонись, не укусит. «У других еще хуже положение, чем у нас», — отвечаю. Не пошла.

И тут как гром средь ясного неба: снимают Куприянова, снимают с треском. Случилось это 10 января 1950 года. Срочно собрали пленум. Геннадия Николаевича обвиняли в плохом руководстве народным хозяйством, говорили о недостатках, имеющихся на лесозаготовках, обвиняли в зажиме критики, в круговой поруке, в хамстве и барстве. Было сказано и такое: Куприянов окружил себя вражескими пособниками, теми, кто помогал финским захватчикам. Называлась и моя фамилия.

Открыто у нас в горсовете говорили о речи Андропова на пленуме. Он тоже критиковал Куприянова. Но я как-то в это не верила. Не верилось и в то, что упоминалась моя фамилия. Позже всё подтвердилось. Что делать? Пойти к Андропову, расспросить, узнать? Слишком щекотливое дело. Не пошла.

В марте Куприянова арестовали. Одни говорили, что за вредительство, другие — будто Геннадий Николаевич замешан в «Ленинградском деле», он же выдвиженец Ленинграда, оттуда его к нам назначили. Увезли Куприянова в Москву. Там и осудили. Большой срок дали. Вот так. Приуныла и моя сестра Анастасия. Моя вина тут, в этом унынии, чувствую, что моя вина, а что делать, не знаю. Холодно стало моему сердцу. Старалась отгонять тревожные мысли: авось минует меня чаша сия, как сказано в Писании. Не миновала…