Владимир Утилов - Вивиен Ли

Услышав предложение обвенчаться, Майра смотрит на Роя, прикусив губы, чтобы не разрыдаться. В ее глазах все больше отчаяния, ей не удается сдержать слез.

С отчаянием героиня осматривает себя: вульгарное платье и берет, искаженное страданием лицо, губы — в яркой помаде.

Торопливо Майра стирает помаду и с отчаянием провожает взглядом подругу с очередным клиентом. Она молча смотрит вслед и вот-вот закричит от внутренней боли. Посмотрев на Роя, который говорит по телефону, она направляется к нему.

Оператор все время показывает лицо Вивиен Ли. Отвернувшись от Роя, подавив усилием воли захлестнувшее ее отчаяние, Майра настойчиво повторяет отказ ехать в Шотландию и возвращается к столику. Внутренняя борьба героини составляет драматический стержень эпизода, и Р. Тейлор остается на втором плане. Его дело — вопросы. Зрителя интересуют ответы Майры, ибо только с их помощью можно решить, способна ли жизнь окончательно раздавить личность или (пусть эта победа не имеет практического значения) превратности судьбы не в состоянии подавить стремления к совершенной любви, достоинству и красоте.

Ответы горьки, но оставляют надежду. Рой мог не спрашивать — без слов ясно, что героиня любила только раз и сохранила любовь до конца. На скорбном лице Майры появляется несмелая улыбка — тень девушки, которая когда-то слушала восторженный лепет лейтенанта Кронина.

В марте 1940 года Вивиен Ли и Л. Оливье выехали в Сан-Франциско для участия в премьере «Ромео и Джульетты». Оливье придавал постановке особое значение и вложил в нее все их сбережения. Как и прежде, он восставал против перевеса поэзии над бытовым правдоподобием и стремился максимально «заземлить» сюжет, оправдать его с позиций зрителя 40-х годов XX века.

Особенно Оливье настаивал на юности героев. Как пишет Ф. Баркер, он «всегда видел Джульетту хрупким темноволосым подростком, почти ребенком. Чтобы подчеркнуть ее крайнюю юность, в саду Капулетти, где она ожидала кормилицу с письмом от Ромео, он заставил Вивиен играть в мяч об стенку». Соответственно Ромео Оливье изображал незрелым, неловким мальчишкой, который за несколько дней становится мужчиной.

Чтобы подчеркнуть «роковой пресс времени» и избежать перерывов между сценами, Оливье предложил использовать вращающуюся сцену и постоянную декорацию, которая позволяла быстро менять три основных «ракурса»: интерьер дома Капулетти, спальню Джульетты и сад со стеной и балконом. Зал Капулетти соединялся со спальней настоящей лестницей, которая оставалась в поле зрения после смены «позиций»; за окном спальни зритель видел балкон, а при новой смене декораций перед ним представал сад и балкон «крупным планом».

Оливье впервые выступал в качестве режиссера и горел энтузиазмом, однако рецензенты подвергли его постановку основательной критике. В Чикаго он решил внести коррективы, однако и на этот раз рецензии были «самые разные». Чаще всего доставалось постановке и Оливье. Один из критиков (имея в виду прыжки актера по всей сцене) даже переименовал пьесу: «Джампео («Прыгунчик») и Джульетта».

Как и в Сан-Франциско, гораздо лучше принимали Джульетту: «На нашей сцене не раз выступали прекрасные Ромео, и, быть может, поэтому исполнение Оливье не производит такого впечатления, как мисс Ли. К ее большой выгоде очевидный контраст с поколением далеко не идеальных Джульетт: чопорных или риторичных, немолодых или даже толстых. Здесь мы видели нетерпеливую, жизнерадостную девушку, юную во всех своих проявлениях, страдающую от любви и охваченную ужасом. Без сомнения, эта английская актриса — открытие, какого не было долгие годы».

Все же Оливье рассчитывал на успех и готовился к длительному турне по Бродвею — приказал доставить из Калифорнии свой личный «Паккард», снял дорогую квартиру, заказал вино для предстоящих приемов.

Девятого мая состоялась премьера в Нью-Йорке. Рецензии могли привести в отчаяние кого угодно: «Худший из Ромео…»

Хозяин театра сообщил, что у входа толпа — желающих получить свои деньги. Оливье сделал широкий жест: «Раз они хотят этого, верните им деньги!» Он немедля отказался от роскошной квартиры и отослал назад вино.

Впоследствии английский критик А. Дент назовет провал этой постановки «одной из самых загадочных тайн в истории театра» и станет объяснять ее «приступом лихорадки морализма» и завистью.

Действительно, еще до приезда артистов в Нью-Йорк здесь ощущалось «скрытое недовольство»: два английских актера, «отхватившие» лакомые роли Скарлетт и Хитклиффа, вторгались на Бродвей с помощью голливудских банкиров. Кроме того, пресса смаковала то обстоятельство, что Оливье и Ли еще не зарегистрированы.

В Чикаго их поразила вульгарность рекламы («Великие любовники собственной персоной»), в Нью-Йорке Чикаго превзошли («Смотрите, как любовники в жизни занимаются любовью на сцене»), и это могло повлиять на публику и рецензентов.

Все так, но нельзя отказывать людям в способности оценить подлинное искусство. И при всех условиях оставался критик, чья объективность не вызывала сомнений. Его статьи актеры ждали с нетерпением. Увы, Брукс Аткинсон писал без обиняков:

«Хотя мисс Ли и мистер Оливье привлекательные молодые люди, они едва ли играют свои роли. Оливье особенно не обращает на роль никакого внимания. В двадцати одной педантично поставленной сцене он прочел текст с позиций зрелищности. Все солидно, двери стучат, как в жизни. Металл, как положено, звенит. Костюмы роскошны, а освещение меняется с точностью хронометра. За сценой звенят колокола. Оркестр создает настроение и занят весь вечер. Религиозные эпизоды отмечены гимнами Палестрины.

Увы, постановка такого рода и пьеса несовместимы. Чтобы осуществить ее, Оливье пришлось сдвинуть действие в глубину сцены. Даже из первых рядов актеров почти не слышно. Сценическая техника, которую применил режиссер, нуждается в более рассудительных руках.

Хрупкая красота мисс Ли идеальна для Джульетты. В ее пользу следует отметить, что она искренне старается играть роль так, как она написана. Однако она еще не достигла совершенства, которое необходимо, чтобы проникнуть в многогранный характер, сотканный из сенсуальной поэзии.

Мистер Оливье одареннее большинства исполнителей роли Ромео. К тому же это многоопытный актер. Поверхностность его исполнения трудно объяснить. Он манерен и жеманен, избегает непосредственности даже в простых эпизодах. Когда он носится по сцене в плаще, экстравагантно развевающемся за его плечами, он похож на задиристого воробья. Почти все время он говорит на ухо Джульетте, понижая голос в конце фразы — как будто окончание не важно. В качестве режиссера Оливье ни разу не слышал своего исполнения. А если бы услышал, он бы удивился».