Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

Ноябрь 41-го. Идет колонна бойцов, винтовки на плечо, на ногах ботинки с обмотками, на головах пилотки, а чтобы уши не отморозить, к пилоткам привязаны тампоны из ваты и бинтов. Наверное, и в шинелях мороз пробирает, а морозец уже градусов 25. Командир едет верхом на коне в папахе, полушубке, на ногах бурки, а конь горячий задницу греет — не замерзнет. Колонна прошла, следом обоз, на двуколке обложенная перинами с дитем на руках молодая и красивая, наверное, жена командира. И война, и горе, и молодая жизнь.

Уже зимой 42-го почтальон принесла нам домой казенный пакет. Сбежались бабы, набились в обе комнаты, не продохнуть: «Читай, читай!» А у Мамы трясутся руки, и у Бабушки и у тети Маруси слезы на глазах. Хотя похоронки приходили не в таких пакетах, а в обыкновенных конвертах, но было страшно. Наконец вскрыли конверт и достали оттуда огромный, глянцевый лист, исписанный на машинке. У баб и глаза и рты как бублики: «Читай, читай, да читай же!» «Уважаемая Ольга Петровна. Ваш муж Ивлиев Иван Филиппович в борьбе с гнусной ордой немецких захватчиков…» Дрогнули стены, поднялся потолок, задребезжали стекла в окнах во многие рты: «Убили, оx, убили…» Только тетя Настя Шевченкова стояла, молча сжав губы. Она разжала сведенные судорогой пальцы Маминых рук, взяла казенную бумагу, пробежала ее глазами и заорала:

— Тихо, вы суки нещененные! Тихо!… — Все мгновенно замолчали, а глаза и рты снова как бублики. Тетя Настя стала читать:

— Проявил героизм и мужество и награжден медалью «За Отвагу»…

А дальше описывалось, как наш Папа, сержант, командир отделения противотанковых ружей, лично уничтожил германский танк. Танк взорвался и, следовательно, были уничтожены пять немецких танкистов. Шум от радости был не меньше, чем от несостоявшихся похорон. А на улице ребята спрашивали меня: «А правда, что твой Отец подбил танк?» На что я с гордостью отвечал: «Не подбил, а уничтожил, так как танк взорвался вместе с танкистами…» Верили не все, приходилось показывать письмо. Так это письмо и затерялось где-то среди нашей дворовой братии. А жаль, хотелось бы его подержать в руках сейчас. Как я сейчас понимаю награждение простого бойца медалью в 1941-м году, да еще пехотинца, событие не рядовое. Это не 44-45-е годы, когда на пехоту лились дождем награды, эта медаль была действительно дорогой! В феврале Отца ранило в голову, пуля чиркнула по черепу, оторвала кусок уха. Жизнь была в миллиметре от смерти. Госпиталь. Бакинское Пехотное Училище. Обстановка не позволила доучиться. Досрочный выпуск. 5-я Ударная Армия в Калмыцких степях, Миусфронт, Гуляй Поле — родина батьки Махно. В общем, путь наступления повторил скорбную дорогу бегства от орд Вермахта. Дальше 28-я общевойсковая Армия. Кенигсберг, Варшава, Берлин и последний бой в Чехии 12-го мая. В свою, в которой Отец начал войну, в 9-ю Особую Приморскую Армию, он так и не вернулся.

Мама вечером приносит хлеб, а Бабаня днем зарабатывает молоко, яйца, масло, муку, картошку. Платят кто чем может, Бабаня на своей Зингеровской машинке шьет людям одежку, перешивает, перелицовывает из старых дырок делает новые. Деньги не в ходу — только продукты, натуральный обмен. Вечером наступает торжественный момент приема пищи, ведь фактически едим раз в сутки, вечером, а днем где чего ухватишь, если ухватишь. Сидим все за столом, посреди стола коптилка, сумрачно, холодно. Мама делит хлеб, а Бабаня разливает молоко. Мы с Надькой крошим хлеб в тарелку, раскладывая кусочки рядками, это улица и дома. Делаем молочную «метель» и метель заметает дома. Есть хочется, но играя, растягиваем удовольствие. Вечера долгие, еще успеем проголодаться, а еды до завтрашнего вечера уже не будет. Днем на подножном корму. Мясо редко, больше картошка, молоко. Кое-кто еще держит у себя скот. Хлеб по карточкам. Мама получает хлеб в прикрепленном магазине. Иногда хлеба не хватает, и тогда его выдают на следующий день. Голодная смерть может быть, если потерять карточки, с карточками медленное умирание от недоедания. Смерть в рассрочку.

Мой друг Женька Иванцов, придумал такую прекрасную штуку, а мне ничего не сказал, тоже друг называется! У себя во дворе он высоко под крышей сарая сварганил насест и с этого насеста срал, и все в одну точку. К середине зимы выросла огромная сосулька из говна, больше нашего роста! Вот тут-то он мне и открыл свою тайну. Эх, не додумался я до этого, не хватило ума, Женька умнее меня оказался! Он позвал меня и открыл свою тайну. Ломом отбили примерзшую каланчу-сосульку и унесли ее на улицу. Долго думали, что с ней делать и решили подарить родной школе. Когда стемнело, мы оттащили к школе эту скульптуру и поставили ее у входа. Эх, как хорошо-то на душе! Только потом у меня варежки долго воняли Женькиным говном, когда сохли на печке, и домашние морщили носы. У нас с Женькой много пропущенных дней в школе, пожалуй, больше четверти. Нас могут не перевести в третий класс и оставить на второй год. Дома будет такая трепка, страшно подумать! Не у меня, я Мамы не боюсь, а у Женьки, у него отец дома, не на фронте. Нам надо срочно заболеть и обязательно попасть в больницу. Вот только тогда нас переведут. Но заболеть какой болезнью? Мы не знаем, и как такую болезнь сделать, тоже не знаем. Ура выход найден, надо подорвать себя. Садимся друг против друга, ноги между ног. Между ног ставим топор, обухом на землю, а острием вверх, и ногами поддерживаем топор, чтобы не упал. На острие кладем запал от гранаты. Ударами молотка разрубаем запал пополам вдоль. Сыпется желтый порошок, но запал не взрывается. Мы в унынии, больше ничего не приходит в голову умного, и мы со страхом ждем решения своих судеб в школе. Нас все-таки переводят, но это нас уже не радует. Война рядом.

Война рядом. Улицы забиты обозами, кругом военные, беженцы. На базаре ничего не купишь, магазины пустые. И днем и ночью гудят самолеты, часто объявляют воздушную тревогу, но на нее уже мало обращаем внимания, привыкли. Ночью нет ни огонька, все затемнено и на улицу ни кто не выходит, комендантский час. Чуть стемнело — все по домам. Забыта рыбалка в ночное, лодки у всех отобрали. Тревожно и страшно. Игры прекратились сами собой, все думают об эвакуации. У Саньки на поясе гранатная сумка:

— Зачем? — спрашиваю я.

— Я в нее положу хлеб, когда будем эвакуироваться. Хлеб в запасе будет всегда со мной… — отвечает он.

Василий (Санькин брат) уже совсем взрослый, работает с отцом на железке. Мы нашли обойму с патронами, а Васька отобрал ее у нас. Попросил у бойца винтовку и, положив ствол на штакетник, выпустил пять пуль в небо, и страшно довольный стал чистил винтовку. А у нас патронов навалом, но мы молчим. Узнают — отберут, а по-настоящему стрельнуть из винтаря не дадут. Мы стреляем по своему: вытащив пулю из гильзы, отсыпаем часть пороха, потом забив пулю, чтобы она провалилась внутрь, досыпаем остатки пороха и поджигаем. Порох, выгорая, выбрасывает пулю с хлопком, вот и стреляем на пустыре, пока ни кто не видит, а чтобы руку не обожгло, патрон держим, обернув его подлом рубахи. Еще можно стрельнуть и так: патрон вбивается в землю камнем, а потом, наставив гвоздь, разбиваем капсюль. Гильзу, конечно, разрывает и может землей запорошить глаза, но тут хлопок получается громкий, поэтому мы стреляем и таким способом. Если патронов находим много, то выкопав ямку, ссыпаем туда патроны и, разводим костер. Все это малоинтересно, эх, если бы пальнуть из настоящей винтовки, это было бы здорово! После, когда уйдет война, мы будем взрывать снаряды и мины в кострах, подрывать толовыми шашками, в общем, производить разминирование на «общественных началах».