Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

Из всех семей забрали мужиков, остались бабы да ша шелудень безнадзорная. Война разбросала семьи по разным дорогам. Вот и бредут люди на восток, уходят от войны. Скоро и я пойду этим путем, но пока еще сидим на месте. Слушаю рассказы своих сверстников, пришедших к нам с далекого запада. Есть прибалты, есть с Украины, Беларуси и Молдавии. Толпы евреев с Одещины. У каждого народа свой говор, и мы уже по говору умеем различать кто откуда.

Был у меня друг Серега. Отца у него взяли самым и первым и они самые первые получили похоронку. Отец Сереги был сильным охотником, уходя на фронт, оставил ружье. Серега и мне давал стрелять. Он высыпал дробь из патрона, и мы вставляли палку в ствол, затем стрельнув, смотрели, как высоко улетит палка. Потом его мать променяла ружье на харчи — на муку, на масло, на мед. Сережа сильно плакал по ружью, но поделать ничего не мог.

Как-то уговорил меня Серега идти записываться в библиотеку. Серега записался, а у меня нет с собой денег на залог, надо 50 рублей. Сергей дал мне денег, и я тоже записался. Деньги я ему, конечно, отдал, только наш залог пропал, так как скоро не стало ни библиотеки, ни библиотекарей. А книга библиотечная у меня осталась, потом тоже пропала.

Мы с Серегой стали изготавливать поджиги. Нам нужны трубки. Серега повел меня туда, где работал его отец. Там стояло несколько разбитых тракторов, мы и уворовали с этих тракторов медные трубки. Дома у Сереги порезали трубки. Инструмент был отцовский и мой приятель неплохо им управлялся. Конец трубки расплющивался, делался пропил под запальное отверстие, из деревянной рогатульки вырезалась пистолетная рукоятка. Проволокой трубку прикручивали к рукоятке и поджиг готов. Насыпался порох, запыжевывался. Надо было поднести огонь к запальному отверстию и… выстрел! Поджиги зачастую разрывало, обжигались лица, руки, но мы делали их снова и снова.

Нашу школу закрыли под госпиталь, а нас, уплотнив классы, перевели в соседнюю. Мы с Женькой бегаем к бывшей нашей школе. Интересно. Раненые в кальсонах и нательных рубахах скачут, ползают, ходят по двору. Во дворе на веревках сушится белье и ленты бинтов. Пробираемся к окну через задний двор. Уже знаем, где операционная, помогая и подсаживая друг друга, забираемся на цоколь и смотрим в окно. Хирурги, сестры в окровавленных халатах, лица закрыты масками, что они делают не видно, только в таз, что стоит под столом, шлепаются кровавые комки. Вата? Куски тела? Приторный запах крови. Нам становится дурно. Спрыгиваем и, пошатываясь, бредем вон со двора. Недалеко от забора нашел рубль, положил его в карман и тогда же потерял, наверно, мимо кармана сунул.

С приятелем Андрюхой ходили на аэродром. У него отец на брони, мобилизованный работать в авиации, столяр-краснодеревщик. Что-то пилит, строгает, латает — чинит аэропланы У-2 (или ПО-2)? Мы иногда бегали к его отцу на работу, там интересно. Под крылья самолетов подвешивают бомбы, целый день самолеты улетают, прилетают, летают и ночью. Нас больше прогоняют, но все же изредка… мне дают и закурить. Табак турецкий, духовитый, не то, что из ошнариков. Андрюха не курит, ему тоже кое-когда попадает шоколадка, он делится со мной, а я стараюсь научить его курить. Делиться, так делиться по-братски. Научился ли курить Андрей? Не помню.

А какая была первая бомбежка? Где-то весной прилетели несколько бомбовозов и сбросили с большой высоты бомбы. Взвыли сирены, уличные рупоры объявили тревогу, затявкали зенитки. В небе таяли белесые клубочки зенитных разрывов. Мы залезли в щель, выкопанную во дворе. Воя бомб мы не слышали — далеко. А взрывы были глухими, как удары палкой по листу железа. Ребята друг у друга спрашивали, куда упали бомбы, но никто толком не знал. Я потом все же нашел, но сейчас я не помню где. Воронки видно свежие, запах земли и горелой взрывчатки. Слазил в воронку, поковырялся в конусе воронки, выковырял несколько осколков синевато-фиолетового цвета — зазубренных рваных кусков металла. Сейчас я самый богатый, у меня есть то, чего нет ни у кого с нашей улицы. Горд этим. Показываю всем. Потом они надоели мне, таскать их? Они рвали карманы, а другого вместилища для имущества мы не имели. На что-то я их поменял. Спустя несколько месяцев мы уже не обращали внимания на эту дрянь. Хватало и целых бомб, снарядов, мин и прочего, и в ящиках, и россыпью. А вот первые осколки помню хорошо и чувство какого-то сладкого восторга-страха от этих синеватых кусочков стали.

Однажды летом 41-го (или все же 42-го) пришел ко мне друг Женька, а Мама брала меня с собой по делам, ну я Маму и уговорил взять и Женьку. Ехали мы в какие-то сады. Началась качка, издали ветерок доносил запах ж./д. шпал, они пахнут по-особому. Букет запахов! Цветов, меда и шпал. У нас был мерин Васька Cерый, ленивый и добродушными я его очень любил. Он меня тоже, я так думаю. Я его купал, чистил и подкармливал сухариками. Приехали мы на пасеку в саду, мед из медогонок сливали во фляги. Налили и нам с Женькой в деревянную миску, дали деревянные ложки: «Ешьте!» Мы вылизали миску, и пока взрослые разговаривали, мы сумели наполнить и съесть еще одну миску, втайне от пасечника и от Мамы. В общем, переели от жадности. Нам стало так плохо! Мы посинели, сердце бешено колотилось и вдруг замирало, казалось, мы вот-вот умрем! Пасечник раздел нас догола, уложил на солнцепеке. Мы лежали, мучаясь, а из наших тел выходил сладкий и липкий пот, к нам липла мухота, ой, как было плохо! Вот тогда я на опыте узнал, что мед ядовит, при жадности и им можно отравиться. А мед я все равно люблю, но ем его по чайной ложке на стакан чая. Только вот после меда ни одно даже самое сладкое яблоко уже не сладкое, а после конфет и мед пресный! А как хорошо пожевать кусочек сотового меда!

Апрель-май 1942-го года. Пришел еще один эшелон с танками. Через дырку в заборе проникаем на территорию складирования разбитой техники. Начинаем обследование, возможно, что-то и найдем. Первый танк без башни, мотора нет, в корпусе ржавая вода и стреляные винтовочные гильзы. Идем к следующему, пусто. Так по очереди и обследуем, авось что-то и забыли солдаты нужное нам? Бежим к следующему. Я первый на броню, Вася к люку механика-водителя. Я на башню. Люк открыт, я в люк и от люка на землю. В танке мертвяки смердящие. Вася тоже носом к носу с мертвым водителем. Нас рвет, рвота какая-то истерическая, выворачивает желудок наизнанку, а там уже нет ничего. Долго-долго нас преследует трупный запах, нет желания садиться за стол, тошнит. Такие вот находки и трофеи. Потом, за войну мы на это нагляделись, притерпелись и уже не обращали на это внимания. Трупы стали обыденными и, как бы, необходимыми спутниками нашей жизни.

Жара, лето обжигает солнечными лучами. От рельс, шпал, вагонов идет особый железнодорожный запах, который не спутаешь ни с каким другим запахом. Идем с Васей Белым вдоль состава, поглядывая сквозь сцепки. Вроде бы нет никого. Лезем на платформу, на ней разбитый немецкий самолет. В кабине пилота разбитые приборы, провода, на полу несколько сцепок снарядиков, белых алюминиевых. Я кладу несколько штук к себе за пазуху. Вася боится и просит выбросить их. Больше нет ничего. Идем дальше, на следующей платформе танк. Похоже, что наш, мы такие видели на картинках, вокруг башни поручни — говорят командирский, люки открыты. Моторная часть открыта, мотора нет. Лезем внутрь. В башне рядочком уложены снаряды. Я отстегиваю один и сую в казенник и закрываю затвор. Хочу открыть замок, но не могу, заклинило, и, случайно нажимаю спуск. Грохот выстрела и толчок отдачи. Вася смотрит на меня — я смотрю на Васю, все так неожиданно, только круглые от страха глаза. Вываливаемся из танка и стоим на коленях у платформ. Нас жестко берут за руки, смотрим в белой гимнастерке милиционер. Поднимает нас и со всей силы сапогом под зад с правой ноги Васю, а мне достается с левой. Сделав пируэт в воздухе, я головой втыкаюсь в кучу песка, а Вася летит ласточкой и ляпается в лужу меж путей. Я мгновенно вскакиваю и кидаюсь под вагоны. С Васей встречаемся на другой день, и он, и я оба хромаем, нога ужасно болит в том месте, откуда она растет. У меня случайно за пазухой сохранились два снарядика от немецкой авиапушки. Вытаскиваю из гильзы снарядик, высыпаю порох и поджигаю его. Порох сгорает, оставляя черную паутинку и желтое пятно, дунул и нет ничего. Вывернул носик снаряда, внутри розовая масса, пытался зажечь — не горит, выбросил. Стал расковыривать головку, а она взорвалась! Морда у меня черная, из ладони сочится кровь. Пошел умылся, вроде бы все цело и все на месте. Много лет спустя под большим пальцем из мякоти вылезла шишечка. Расковырял ладонь — шарик покрытый хрящиком. Разрезал хрящик — маленький кусочек алюминия — напоминание о детстве и наших играх. Как я сейчас осмысливаю те танковые «стрельбы»? Танк был БТ-5 или БТ-7, выстрелы были холостые, последствий никаких, а если бы были боевые, то, наверняка, поджопником мы бы не отделались!