Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Г-н Паер, музыкальный директор при императрице Марии Луизе, также был осыпан щедротами императора. Все эти три артиста чувствовали себя в неоплатном долгу перед императором и в период «Ста Дней» говорили мне, что, если бы император оставался на Эльбе, они бы обязательно поехали туда, чтобы развлечь его своими концертами [145]. Тальма и мадемуазель Жорж [146]также предполагали сделать это.

В ту же осень несколько офицеров гарнизона, генерал Лебедь [147], который только что приехал на Эльбу со своей очаровательной дочерью, удостоенной внимания со стороны Наполеона, а также несколько местных дам осуществили постановку «Калифа Багдада» [148]. Спектакль был хорошо поставлен и пользовался большим успехом. Его давали в маленьком театре, воздвигнутом во вместительном зале, построенном по указанию императора около дворца для того, чтобы там зимой проводились балы. Император выразил удовлетворение по поводу спектакля и пожелал вновь увидеть его.

Музыканты, нанятые в Генуе капитаном Лубером [149], были среднего уровня; император послушал их, когда они прибыли в Лонгоне, и остался ими недоволен. Отличный музыкант из Милана, Гаводиано, который добровольно предложил императору свои услуги, был назначен дирижером оркестра. Так как основные музыканты были хорошими, то Гаводиано сумел создать прекрасный оркестр, который сопровождал Эльбанский батальон в Париж. Гаводиано был потом назначен главой военного оркестра императорской гвардии. Он также стал работать в императорской капелле: это было справедливой наградой за его бескорыстие и любовь к императору.

Миссия капитана Лубера в Геную также имела цель представить там в выгодном свете императорский бриг и государственный флаг Эльбы. Бриг был укомплектован пятьюдесятью гренадерами в красивых мундирах. Когда эти гренадеры сошли на берег, они произвели сильное впечатление на местных жителей; всем хотелось посмотреть на гренадеров и пригласить их к себе в гости. На их загорелых лицах читалась доблесть, и они были предметом всеобщего обожания. От приглашений в гости они мужественно отказывались, с энтузиазмом говорили об императоре и, возвращаясь на борт брига, вели себя с подкупающей мудростью.

С ними в Геную также отправился Киприани, один из дворецких императора. Он был тайно послан с тем, чтобы поблагодарить нескольких своих знакомых торговцев, которые ранее предлагали императору свои услуги и любые деньги, в которых он мог нуждаться. Для того чтобы скрыть истинную причину этой миссии, было закуплено некоторое количество мебели.

Когда бриг вернулся на Эльбу, император поднялся на его борт и побеседовал со своими старыми солдатами, которые были счастливы вновь видеть его и радовались увольнению на берег в Генуе. Император поинтересовался, хорошо ли с ними обращались во время этого плавания. Один из гренадеров, любитель выпить по прозвищу Комета, ответил: «Сир, ну и поездка же была!»

«Есть ли жалобы? Судя по цвету твоего лица, у тебя не было недостатка в вине».

«Сир, это только солнечный загар; но самая прекрасная вещь на мне — вот эта (указывая пальцем на кокарду на кепи); она никогда не смотрит назад».

Император покинул корабль и, когда вечером вернулся домой, все продолжал смеяться, вспоминая хитроумную увертку своего старого ворчуна, который несколько месяцев спустя погибнет в сражении при Ватерлоо, повторяя слова своего вождя: «Гвардия умирает, но не сдается!»

В июле в Портоферрайо приехала графиня Бертран со своими детьми и в сопровождении брата генерала. Дама была беременна и в августе родила мальчика, который умер в октябре из-за прискорбной ошибки фармацевта. Сочувствуя такой оправданной скорби, император часто навещал ее, успокаивая дружескими словами, чтобы уменьшить ее душевную боль. Именно он и императрица Жозефина способствовали браку этой женщины с генералом Бертраном, к которому император испытывал глубокие чувства уважения и привязанности. Каждому из них он вручил приданое с той щедростью, с которой делал всем подарки: 200 000 франков — графине, 50 000 франков в бриллиантах, 30 000 франков на ее личное приданое, 200 000 франков графу Бертрану и ему же виллу «Ла Жоншер». Таково было приданое этой пары. Эти подробности мне сообщила сама графиня, которая любила рассказывать о доброте императора по отношению к ней [150].

Графиня Бертран привезла с собой текст договора в Фонтенбло [151], который был сожжен вместе с другими бумагами, когда император покинул Эльбу.

Эта дама умела вести приятную беседу, у нее была элегантная фигура и очаровательные ножки; ее внешность не была красивой, но зато обаятельной. От всей ее личности исходила величавость, которую унаследовали ее дети.

Приезд мадам Мер заставил императора вернуться в Портоферрайо. Прожив там несколько недель, он вернулся 20 августа в Ла Мадонну, а мадам Мер приехала в Марчиану [152], остановившись в маленьком доме. Император ежедневно обедал в ее доме и принимал там же небольшое количество посетителей из города, возвращаясь вечером в свой уединенный уголок. Его Величество находился в этой своей резиденции уже несколько дней, когда г-жа Валевская [153], следовавшая в Неаполь, попросила разрешения императора сделать остановку на Эльбе и повидаться с ним. Получив соответствующее разрешение, она приехала на остров вместе с сыном, сестрой и братом [154]. Она гостила у императора в Ла Мадонне 24 часа и не ездила в Марчиану, где была мадам Мер. На острове все решили, что приехали императрица и Римский король, и поэтому народ был охвачен сильнейшим волнением. Император поехал встречать ее вместе с Пасли, капитаном жандармерии, Бернотти, одним из его адъютантов, и двумя мамелюками. Бернотти спешился с лошади, когда они встретили двух женщин, взял на руки мальчика и понес его в Ла Мадонну, не позволив никому удостоиться чести нести предполагаемого Римского короля. Конечно, он был старше действительного Римского короля на два года, но красота его черт и вьющиеся светлые волосы, спадавшие на плечи, делали его очень похожим на Римского короля, изображенного на портрете Изабо.

Слух о прибытии гостей императора распространился по всему Портоферрайо, и д-р Фуро, которого император не взял с собой, отправился к генералу Друо, чтобы спросить его, не следует ли ему предложить императрице свои услуги; на следующий день на рассвете д-р Фуро уже был в Ла Мадонне. Император предоставил в распоряжение двух лам три маленькие комнаты, которые он занимал; в них были приготовлены постели, а сам император на ночь уединился в палатке, воздвигнутой на некотором расстоянии от лома пол каштановыми деревьями. Сен-Дени и я спали снаружи, приткнувшись к стенкам палатки. Именно там д-р Фуро и нашел меня. Удивившись его появлению, я спросил, что заставило его приехать сюда; когда он первым долгом поздравил меня по поводу того удовольствия, которое я должен испытывать, повидавшись с собственной матерью, мне тут же стало понятно его заблуждение, и, поскольку в этот момент меня из палатки позвал император, я не успел исправить ошибку д-ра Фуро. Я рассказал о случившемся императору, который от души расхохотался. Когда я помог императору одеться, он вышел из палатки, в которой провел довольно беспокойную ночь: проливной дождь с сильным ветром не давали ему спать, но яркое солнце обещало прекрасный день и уже высушило своими лучами окружающую местность. Император увидел игравшего сына г-жи Валевской, подозвал его к себе, сел на стул, который он попросил меня принести, и усадил мальчика к себе на колени. Затем он вызвал к себе доктора, который прогуливался поблизости. Когда доктор появился, император спросил: «Ну, Фуро, и как же ты его находишь?»