Игорь Ефимов - Бермудский треугольник любви

БАС: Чивера не зря сравнивали с Чеховым. Такое же пристальное вглядывание в людские слабости, душевную мелкость окружающих, в убожество жизни, часто спрятанное за приукрашенным фасадом. "Ведь мы не такие!" восклицает жена, но рассказ — устами мужа — безжалостно отвечает: "Такие — и даже хуже". Не исключено, что многих читателей привлекал именно этот грустный взгляд писателя на мир.

ТЕНОР: И всё же Чивер никогда не принимал позу сатирика-моралиста, выносящего обществу безжалостный приговор. Во всём его творчестве лейтмотивом проходит порыв человеческой души — столь свойственный и ему самому: стать лучше. В начале 1950-х в его дневнике появилась такая запись: "Я приближаюсь к моему сорокалетию, не свершив ничего из того, что я был намерен свершить. Не достиг даже творческого совершенства, над которым я бился всё это время. Убогое положение, занимаемое мною, — не результат злой судьбы, а моя вина. Где-то в середине пути мне не хватило сметки и мужества овладеть тем, что было мне дано… Мелкость, посредственность моих трудов, безалаберность моих дней — из-за всего этого мне так трудно вставать по утрам… Каждое утро я говорю себе: ты должен ковать крепче, работать напряжённее, оставить что-то, чем твои дети могли бы гордиться… Потом провожу пять-шесть часов за пишущей машинкой, в сломанном кресле, всё подвергая сомнению, начиная с себя, глядя, как рушатся стены моей души".

БАС: Легко себе представить, как человек столь безжалостный к себе мог обращаться со своими близкими. Жене приходилось терпеть постоянные сарказмы в свой адрес за плохо приготовленную еду, за жалкую учительскую зарплату, за участие в организации "Женщины-избирательницы", за "неправильное" воспитание детей. Дочь Сьюзен росла упрямой, замкнутой, толстела на глазах и была трагически далека от той белокурой стройной красавицы, какой мечтал её видеть отец. Его любовь к ней выражалась бесконечными попрёками, запиранием еды, поучениями, шлепками. От сына он требовал, чтобы тот участвовал в спортивных играх, улучшал отметки и перестал говорить и смеяться "как женщина". Сьюзен начала настоящую охоту за спрятанными крекерами, пирожками, шоколадками, сыром, рылась в шкафах и холодильнике и в результате съедала вдвое больше того, чего ей недодавали за столом. "Это была война не на жизнь, а на смерть", — вспоминала она потом.

ТЕНОР: После двенадцати лет брака взаимное охлаждение супругов стало бросаться в глаза окружающим. Холодность жены рождала в душе чувство одиночества, одиночество нужно было глушить выпивкой, от выпивки учащались случаи импотенции, они, в свою очередь, усугубляли холодность жены. В какой-то момент они даже обсуждали возможность разойтись на время. Запись в дневнике: "Я — как заключённый, пытающийся сбежать из тюрьмы неверным путём. Возможно, дверь открыта, а я всё рою туннель чайной ложкой. И возможно, это только углубляет яму под моими ногами". И тут же — неожиданно — строчки полные нежности: "Мэри утром, спящая, выглядит, как та девушка, в которую я влюбился. Её круглые руки лежат поверх одеяла. Каштановые волосы рассыпаны. Непреходящее ощущение серьёзности и чистоты".

БАС: Дневник Чивера — это, конечно, произведение особого рода. Я бы поставил его в один ряд с дневниками Кьеркегора, Толстого, Кафки. Освобождённый от тревоги "заплатят мне за эти строчки или нет?" он даёт перу лететь по бумаге свободно, запечатлевая поток собственных чувств и порывов, со скоростью судебного стенографа. Сюда же вплетаются мимолётные впечатления, зарисовки уличных сценок, лиц прохожих и пассажиров в поезде, запах ветра с реки, стук каблучков по асфальту, женское плечо, покрытое загаром. Это у Хемингуэя он научился открывать колдовство, таящееся в нанизывании казалось бы случайных деталей, и наслаждаться им. Но именно дневник приоткрывает нам, как безнадёжно он был прикован к самому себе. "Что я сейчас чувствую? Как выгляжу в глазах других? Как отнесутся ко мне эти люди? Где мне достать денег, чтобы оплатить растущую стопку счетов?" Даже когда он вопрошает, какими вырастут дети или как вызвать улыбку жены, всё возвращается к нему, замыкается на нём самом: мои дети, моя жена.

ТЕНОР: Русский поэт Тютчев говорил, что цель его беспорядочного существования каждый день заключается в одном: избежать сколько-нибудь длительного общения с самим собой. Чивер же, наоборот, большую часть дня проводил наедине с собой. Даже когда он садился за пишущую машинку, ему было трудно отвлечься от себя и уделить достаточно внимания вымышленным персонажам. Именно поэтому из рассказа в рассказ у него кочуют те, кто оставил глубокий след в его душе: властная самоуверенная мать, брат, пытающийся поучать всех окружающих, печальная жена, обделённая чувством юмора, непослушная дочь, способная срезать отца убийственной остротой.

БАС: И ещё он очень боялся стареть. Герой рассказа "О, юность и красота!" пытается в сорок лет поражать друзей любимым трюком своей молодости: превращает домашнюю мебель в спортивные препятствия и устраивает забег, перепрыгивая по очереди через стул, кушетку, кресло, детскую кроватку, тумбочку. Силы и ловкость уже не те, он падает, ломает ногу, но не сдаётся. В конце рассказа жена, пытаясь дать сигнальный выстрел для очередного забега, случайно подстреливает мужа. (Не всплывает ли здесь опять тень Хемингуэя и несчастного мистера Маккомбера?) В других рассказах герои с тоской разглядывают в зеркале появляющиеся морщины, седые волосы, вылезший живот. Да и в жизни Чивер доходил до безрассудаства, пытаясь доказать себе и другим, что птица юности не покинула его. Перенеся тяжёлый инфаркт, он уже через неделю выпивал прежнюю дозу коктейлей, катался на велосипеде, купался в холодной воде и танцевал джигу на столе.

ТЕНОР: В течение двадцати лет Чивер пытался написать настоящий большой роман, и наконец его усилия увенчались успехом. Реакция критиков на выход "Хроники семейства Уопшотов" (1957) была смешаной. Один писал, что автору не удалось вырваться из традиций журнала "Ньюйоркер". Другой восхвалял роман как настоящую семейную сагу, разворачивающуюся в прибрежном городке к югу от Бостона, "блестяще сочетающую кипучую весёлость, печаль и нежность". Третий отмечал сюжетную разбросанность, выражал мнение, что роман похож на связку рассказов. Четвёртый объявлял автора — при всём его даре сатирика и стилиста — сентиментальным подростком.

БАС: В своё время я честно дочитал роман до конца, но далось мне это нелегко. Там время от времени всплывают картины, написанные пером настоящего художника. Но неспособность — или нежелание — автора создавать сквозной сюжет рождала во мне ощущение обмана. Так бывает и в повседневной жизни: твой собеседник сопровождает рассказываемую историю вставными анекдотами, приятными улыбками, многозначительными паузами, мечтательным закатыванием глаз, и ты не сразу понимаешь, что по сути ему нечего рассказать. Он просто упивается потоком своей гладко льющейся речи, он любит говорить и радуется тому, что законы вежливости не позволят тебе просто встать и удалиться. Впоследствии я прочитал в дневниках Чивера, что он и сам чувствовал эту главную слабость "Хроники". Не раз он пишет про старого Уопшота: "Он неважен, он незначителен, он никому неинтересен. Любовь нигде не всплывает на этих страницах, и проза выглядит манерной".