Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Подвернулся случай. Через один дом от нас жила старая женщина, которую окружающие звали Ушеренцелны. У нее было два взрослых сына. Это были рослые мужчины, холостяки. В народе говорили, что они занимаются всякими темными делами и даже конокрадством. Мама несколько раз собирала меня в дорогу, но каждый раз откладывалось, так как в их делах третий человек был лишним.

Немного о людях, кравших лошадей. Их называли конокрадами. Как правило, они воровали лошадей в одной губернии и перегоняли их для продажи в другую. Это было всегда очень опасным занятием. В те времена для крестьянина лошадь была основным средством ведения хозяйства. И если попадался конокрад, то крестьяне из солидарности объединялись и часто забивали конокрада до смерти. И смерть для них была мучительной. Наконец они взяли меня с собой. Ехали мы очень долго, около суток, и вот эти люди вручили меня дедушке.

Приняли меня радушно, даже вторая жена дедушки, которую звали Суре-Лея. Это была дородная женщина. Она очень хорошо готовила. Обед всегда был из трех блюд и на закуску замечательный компот из сухофруктов. Хозяйство вели очень экономно. Так, например, абрикосовые косточки не выбрасывали, а складывали в ящик кухонного буфета. Как-то подводит она меня к этому ящику, дает молоток и говорит: «Разбей косточки, а ядрышки ешь, сколько хочешь». Наконец-то я зажила сытно и беззаботно. От первого мужа у Суры-Леи была замужняя дочь с двумя мальчиками почти одного со мной возраста. У нее был свой дом в центре города и там же парикмахерская ее мужа. У этих мальчиков были хорошо образованные культурные друзья, не чета нашим. Мне было хорошо в их компании. Родители этих ребят меня очень хорошо принимали.

Принимали меня так же хорошо и в семье по фамилии Лернер. Они были родственниками со стороны мамы. В их семье были две девушки Маня и Даша и их брат — имя его забыла.

Город этот был — не то, что наше местечко — чистый, ухоженный, хороший базар, в магазинах есть товары, дворы маленькие, чистые, топят дровами, не то, что наши — кизяком. У дедушки дрова на зиму сложены в углу двора аккуратным штабелем, и ему не надо покупать топливо среди зимы, как это делал дедушка Герш.

Беззаботный, сытый месяц прошел быстро и я вернулась домой. На прощание дедушка Хаим-Цуди остался верен себе и кроме подарка мне — отреза голубой шотландки на платье, — никаких подарков ни своей дочери, моей маме, ни Лизе, ни Абраму не сделал. И все же, после пребывания у дедушки, я — заморыш с длинными ногами — вернулась пополневшей взрослой девушкой. Меня там откормили, как дедушка Герш откармливал своих гусей.

Дома я снова, вместе с мамой, включилась в борьбу за выживание. Денег, которые нам платили квартиранты в нашем (из-за нужды мама сдала квартирантам нашу вторую комнату) и дедушкином домах, не хватало для содержания семьи из четырех человек. Мама с превеликим страхом принялась снова за самогоноварение, а сбывал его все тот же Спектор.

Опишу наших квартирантов, впоследствии изменивших всю нашу жизнь. Поселились они у нас еще во времена, когда мы гнали самогон в компании с Ханкой. Соседей мы не боялись и производство шло безостановочно. Семья эта состояла из мужчины лет двадцати пяти, его матери и сироты-племянника. Во время бандитизма они приехали к нам в местечко из села Ивановка. Сам сосед редко бывал дома, так как был очень занят. У него, с братом на паях, был небольшой продуктовый магазин. Наш сосед был холостяком, а у брата была вторая жена и двое детей от первого брака. Семья нашего соседа состояла из слегка парализованной матери — у нее немного тряслась голова и руки — и сироты-племянника. Племянник был ужасно разболтанный и ленивый. К тому же он буквально издевался над своей бабушкой, что для нас было диким.

Сосед наш бывал дома редко. В магазине он был чем-то наподобие снабженца. Чтобы не утомлять больную мать он питался в сухомятку. Утром он выпивал литра полтора молока с хлебом. Нам с мамой нравился его уход за матерью. Он часто ее купал в корыте и мыл ей голову. Эта зима была очень холодной и буранной, а мама сдала соседу комнату с отоплением. Сколько не топи, все равно холодно, хотя топили регулярно.

В эту зиму, в один из ночных буранов, мы с мамой слышим, что ветрище срывает с дома нашу железную крышу. Мы быстро оделись и выскочили во двор. Ветер срывал по одному или по несколько листов железа и уносил их в степь. Мы с мамой с риском для жизни (подхваченный ветром лист железа мог кого-нибудь и ударить) стали собирать сорванное железо в степи. Большую часть кровли собрали, но не всю. И снова помогли друзья отца. Среди них был и кровельщик по фамилии Бесноватый. Рано утром мама вся в слезах прибежала к нему за помощью. Он ее успокоил и крышу восстановил. В восстановлении крыши приняли участие все друзья покойного отца — общими усилиями крышу перекрыли. Эту дорогостоящую зимнюю работу даже зажиточному человеку было бы не по силам оплатить. Вот и такое несчастье нам пришлось пережить. И что значит иметь таких друзей, какие были у моего отца.

Есть такая поговорка, что молодости и море по колено. И это действительно так. В тяжких трудах по дому у меня была отдушина. С детских лет у меня была подруга Сима Грабовская, дочь брата нашего соседа Шлемы. Братья не дружили. Шлема был богат, а его брат Мотл — бедняк. Дети братьев тоже не дружили. Мотл унаследовал от матери дом в центре местечка и нам подругам там хорошо жилось. Мотл чем-то промышлял, поэтому у него была лошадь, и мы, дети, часто разъезжали на его выезде.

У Мотла была большая семья — пять мальчиков и две девочки. Чтобы поддержать семью, жена Мотла пекла хлеб на продажу, а также продавала жидкие дрожжи. Кроме того Мотл был еще и кантором, но кантором будничным, то есть повседневным. На главные еврейские праздник Рош Ха-Шана (новый год по еврейскому календарю) и на самый святой праздник Йом Кипур (Судный день) община нанимала первоклассного кантора со стороны. (Кантор или хазан — главный певец религиозного песнопения).

В эти праздничные дни все евреи вместе со своими женами — и богатые, и бедные — шли в синагогу. В одном дворе были две синагоги — старая и новая. В синагоге мужчины размещались на первом этаже, а женщины на втором. Места в синагоге, как внизу, так и на вверху были платные. На эти деньги и содержалась синагога. Первые ряды подороже, для состоятельных людей. Праздничный кантор красиво пел и посматривал все время на второй этаж.

Дома жены, если им понравился кантор, решали приглашать ли через своих мужей кантора в следующий раз или нет. В еврейских семьях мнение жены большей частью было решающим. Плата за молитву в праздничные дни была большой, а в будние дни низкой, так что на нее Мотл не мог содержать свою семью.