Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

У Симы очень часто бывал настоящий хор, и пели все — и родители и дети. Относительно меня Мотл говорил, что у меня приятный голос. Когда мы пели, все житейские невзгоды уходили. Пели мы и еврейские, и русские песни. Больше всего я любила русскую песню «Белое покрывало», которая брала меня за душу. Летом, когда окна были открыты, прохожие останавливались, чтобы послушать этот импровизированный концерт.

Как сложилась жизнь этих моих друзей? Старший сын Иця, когда подрос, уехал в Палестину. У второго сына Янкеля был превосходный голос и он мечтал стать хорошим кантором и жениться на Голде, дочери богача Шлоймы Жернистого. В последствии обе его мечты сбылись. Он женился на Голде и в Москве стал известным кантором. Песнопения в доме Симы были для меня главной отдушиной.

По вечерам молодежь гуляла по центральной улице, беседовали, лузгали семечки. Так мы стремились, как говорится, и людей посмотреть, и себя показать. Украдкой от мам девочки покупали пудру с названием «Лебяжий пух». Розовая пудра мне была ни к чему, так как у меня и без нее румянец был на всю щеку.

После ухода зимы начиналась генеральная уборка перед праздником Пейсах. Мне предстояло мазать русские печи изнутри у нас и у тети Бобы. В нашу крохотную печь только я свободно и могла залезть. Я эту работу любила. Меня ей научила большая мастерица по имени Улита, которая за свою работу брала очень дорого. Она свои знания охотно передала мне. Сделанную мною работу она всегда хвалила. Для обмазки замешивается раствор глины, хорошенько сдобренный конским навозом. Такая обмазка крепкая и долго стоит. Мой навык обмазки пригодился мне много лет спустя уже в Харькове. В доме, который мы снимали, обвалилась кирпичная облицовка. Пришлось эту наружную стену обмазать. И мы, всей семьей, даже с малолетним сыном Геной, эту работу сделали. Моя обмазка стояла долго, а вот обмазка соседней квартиры, где жила русская семья, требовала ежегодного ремонта. Что значит, у меня была хорошая школа.

Надо было побелить квартиру и изнутри. У нас за зиму мыши выгрызали внутренние стены так, что они даже обваливались и часто обнажались целые мышиные гнезда, с ужасно выглядевшими бесшерстыми малышами.

В предпраздничные дни мне надо было помогать маме кошировать посуду. Этот процесс мы осуществляли во дворе. Посуда заранее хорошо очищается. Предварительно накаляются булыжники. Кипятят воду. Накаленные булыжники укладываются в большой таз. В этот таз кладутся ложки, вилки, чугунки и заливают кипятком. Потом эту посуду споласкивают холодной водой, и она становится кошерной.

У богатых людей пасхальная посуда специальная и храниться из года в год в деревянных ящиках. Пасхальная посуда самая красивая и в особенности пасхальные рюмочки для вина.

У нашей бабушки Эстер был тоже небольшой набор пасхальной посуды, и хранился он у дедушки на чердаке.

Мне уже семнадцать лет. Хочется принарядиться, а у меня ничего своего нет. От бабушки Эстер остались красивые черные ботиночки с белыми пуговицами. От тети Бобы — красивая плюшевая курточка. Курточка как раз мне по фигуре. Так что есть, в чем выйти погулять. В нашей компании я — самая младшая. К нам присоединились новые две девочки Ханка и Ева, дочери Зельмана Смотрицкого. Это были некрасивые, но добрые девочки. Зельман был обеспеченным человеком. Кроме своей семьи он содержал еще две семьи своих рано умерших от туберкулеза братьев. А их семьи были большими. У одного осталось трое детей, а у второго пятеро. В местечке все знали, что у Смотрицких наследственный туберкулез. Соседи Зельмана уважали. В субботу на обед он брал из синагоги особо нуждающихся людей, которых называли «ойрехы». У Зельмана был свой выезд, так что зимой мы катались на санях. Жизнь прекрасна. Как-то Ханка сказала, что завидует мне, так как меня радует всякая мелочь, например, покупка гребешка, а у нее все есть, говорит она, но ничего ее не радует.

Весна 1923 года. В теплые субботние и воскресные дни женщины группируются на парадных крылечках и скамейках, перемалывают кости всем прохожим, и лузгают, лузгают семечки подсолнуха. Причем лузгание тоже требовало мастерства. По скорости с тетей Бобой, пожалуй, никто сравниться не смог бы. Кроме того, лушпайки должны были свисать с нижней губы, склеенные слюной.

(Небольшое отступление от повествования мамы. Оно предназначается для молодых родителей относительно их детей. Сколько мне было лет? Не более трех-четырех. Но я помню, даже зрительно, крылечко дома Бобы. Это было деревянное сооружение темно-красного цвета в несколько ступенек, без перил, но с обоих сторон ступенек были помосты такой ширины, что на них можно было удобно сидеть. По всей вероятности эти помосты и предназначались для посиделок. Мне врезалась в память одна такая посиделка. На крылечке сидело несколько женщин, включая Бобу и маму со мной. Они о чем то говорили. Мне стало скучно сидеть и я стал бить ботинками по этому помосту. Очевидно мой стук мешал женщинам беседовать, и Боба сказала мне, чтобы я перестал стучать. На мой вопрос почему, она ответила, что в противном случае мама заболеет. Естественно, я перестал стучать, а ее высказывание помню до сих пор.

Раз речь зашла о доме Бобы, хочу еще кое-что рассказать о нем и приблизительно в то же время. У дома проходила широкая улица. Мы, очевидно, были с мамой в гостях у Бобы. Меня послали кого-то позвать на другой стороне улицы. Когда я возвращался, то зацепился ногой за засохший ком грязи в колее и упал. Прибежал в дом Бобы с разбитым в кровь носом и, наверное, с плачем. Что меня поразило, так это то что мой окровавленный нос не унял веселья в доме. А Боба со смехом сказала, что у меня тяжелая голова, поэтому я падаю на нос. В этот раз со мной возился Арн, муж Бобы. Он учил меня, как надо правильно падать: когда начинаешь падать, выставляй вперед руки.

Так я обычно мотался по дому и ничего не замечал. Но в этот раз, когда Арн держал мокрую холодную тряпочку у меня на носу, я обратил внимание на маленькую белую голову человека, стоявшую на чем-то. Много-много лет спустя я увидел точно такую же голову. Это был маленький гипсовый бюст Ленина. Значит в это время обычные евреи чтили Ленина).

Как-то на закате я отдыхала на скамейке у дома после того, как помазала (побелила) дом снаружи. На скамейку присаживается наш квартирант. Поговорили. До этого я с ним очень редко разговаривала. После нескольких таких свиданий, он говорит мне: «Выходи за меня замуж». Я, как и все девушки в подобных случаях, сказала, что об этом еще не думала. Он говорит: «Ну что ж, подумай». А думать было, о чем. Во-первых, я еще очень молода — мне только 17 лет. Знаю, что к нему сватаются очень хорошие девушки и постарше меня. У него уже большая семья, как я уже писала ранее, больная мама и вздорный племянник, а я уже и до этого столько настрадалась. С другой стороны он мне нравился своей черной густой шевелюрой, очень черными глазами, красивыми черными бровями. У него красивый рот, с умеренными губами. В общем, он здоров, красив, подтянут. В обществе держит себя ненавязчиво. Сватался он между длительными поездками. Приезжает, спрашивает: «Надумала?» И так несколько раз.