Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

В конце-концов, я его полюбила. Мы с мамой перешерстили всех местных женихов и остановились на нем, как на самом интересном. Как-то между поездками, он сказал мне, что у него есть возможность устроить свою маму у замужней сестры в Новоукраинке. При этом муж у сестры — добрый человек, и ей там будет хорошо, хотя у них уже живет его мать. А племяннику он даст какую-нибудь специальность, которую тот сам себе выберет.

Я была влюблена в Аврумарна, как говорят «по уши». Мне в нем нравилось все, включая его одежду. А у него всего-то и было два костюма, серый и темно-синий. И оба на нем сидели как влитые. Особенно он был хорош в темно-синем костюме из бостона (бостон — плотная шерстяная ткань).

Мы с мамой посоветовались и решили дать согласие, хотя со свадьбой не торопились. У меня, как у невесты, нет никакой одежды. Занялись подготовкой к свадьбе. К тому же и осень наступила, а теплой одежды тоже нет.

Свадебное платье. Наша знакомая Брана Бахмутская перешила мне бабушкино черное длинное платье с шелком. Обувь у меня была. Несколько лет назад в подарок к моему дню рождения ныне покойный папа купил мне очень красивые черные женские сапоги на высоком каблуке. Мне в них было так хорошо, что я за всю жизнь не припомню, чтобы от обуви у меня было такое удовольствие, как от них. Зимнее пальто. Курточка тети Бобы к таким сапогам не подходила. И здесь нашелся выход. В начале я нарядилась в генеральскую бекешу (полупальто) с серым каракулевым воротником, которая была без надобности у жениха. Сидела эта бекеша на мне как влитая (бекеша, очевидно, была не генерала, а его ребенка). Но пальто все-таки шить надо и мама отправила меня за этим к дяде Ейлыку в Первомайск, у которого и дочь Хайка, и зять были первоклассными портными. (В этом месте неувязка с родством Хайки с дядей, а вернее двоюродным дедушкой Ейлыком. Ныне живущий внук Ейлыка Иосиф не знает о дочери Ейлыка по имени Хайка). Пальто они пошили быстро и хорошо, но взяли с меня дорого, так как по выражению Ейлыка Хайка была очень скупым человеком.

Назначенную свадьбу почему-то перенесли на апрель 1923 года.

Подвенечное платье. Как-то мама купила на базаре поповскую ризу. Из кремовой саржевой подкладки этой ризы Брана Бахмутская пошила мне подвенечное платье. Из бостонового верха этой ризы, тоже кремового, пошили жакет. Интересная деталь, связанная с этой ризой. У этой ризы был стойкий парфюмерный запах. Сколько я ее не стирала, запах сохранялся.

Спустя много-много лет, этот жакет я отдала своей внучке Леночке, как прекрасную ткань. Хотела, чтобы она пошила из него что-то для своих девочек. А теперь думаю, что они в таком наследстве не нуждались.

Саму свадьбу, не помню по какой причине, еще раз перенесли. Состоялась она в апреле 1924 года. Свадьбу проводили по еврейской традиции у синагоги под хупой. У нас это выглядело так. На четырех столбиках был натянут полог ( полог на иврите «хупа» ) из черной плотной ткани с белой бахромой. Я семь раз обошла вокруг жениха. Затем раввин произнес благословения. По традиции положено, чтобы жених одел на руку невесте золотое кольцо, но такового у него не оказалось . Затем нам дали выпить по рюмочке вина, а рюмочки разбили на счастье. Само торжество провели в большой комнате у тети Бобы. Свадьба была скучной. Ни музыки, ни танцев. Правда, были певчие — Грабовские.

Мама не хотела, чтобы мы после свадьбы жили у нее . Она сняла квартиру для нас у четы по фамилии Учитель. Его звали Мойше, а ее Сура. В семье у них царил матриархат. В народе ее звали Сура-шейгец, что значило «отпетый парень». Сура была красивой женщиной и вела себя очень свободно. Их дом стоял в самом центре местечка. У них был свой участок земли и они занимались хлебопашеством. Участок этот был у них еще до Октябрьской революции, и люди говорили, что Сура-шейгец выдурила этот участок у помещика своей фаршированной рыбой. Кроме того, Сура славилась своей вредностью. И к этой хозяйке меня угораздило попасть.

Квартира, не в пример домику моих родителей, была хорошей. Двухкомнатная, светлая, с деревянными полами. Первую комнату мы оборудовали под столовую. В ней стоял подаренный мамой полубуфет и обеденный стол со стульями, которые мы купили сами. Во второй комнате у нас была спальня. В ней стояла двуспальная железная кровать, деревянная мамина кушетка, в сиденьи которой было множество дырочек, и две лозовые корзины, поставленные одна на другую и накрытые скатертью. Корзины заменяли нам платяной шкаф. Вот и вся наша мебель. На то время и квартира, и обстановка были замечательными.

(Раз мама так подробно описала их первую собственную мебель, хочу внести и я свою лепту о мебели моего детства. Хоть это была первая мебель родителей, она очень долго оставалась и единственной, несмотря на то, что семья кочевала из квартиры в квартиру и из города в город.

Обеденный стол. Это было массивное прямоугольное сооружение из толстых коричневых досок с толстенными, пузатыми, круглыми, резными ножками, — даже трудно их назвать ножками, точнее было бы — слоновьими ножищами. У меня о нем остались самые теплые воспоминания. Наша первая съемная квартира в Харькове на Павловском переулке. Стол долго был моей кроватью, и я на нем ночью спал. И не помню, чтобы мне было жестко спать. Ножки стола для крепости внизу были соединены крест накрест толстыми рейками. Под столом была моя первая «комната», где я играл, если не был во дворе. Последние дни до эвакуации в 1941 году этот стол провел в нашей квартире на Змиевской улице. Когда мы вернулись из эвакуации, люди, которые жили в нашей квартире при немцах, вернули нам часть мебели, а стол — нет. Они заявили, что сожгли его для обогрева, что вполне вероятно — дерева в нем было много.

Теперь о двуспальной родительской кровати. Она была их первым действительно семейным приобретением. Эта кровать особо заслуженная. Хоть она и считалась двуспальной, но по современным американским меркам она была односпальной. Кровать имела металлическую сетку в раме, на которую укладывалась пуховая, а может перьевая перина. Сетка со временем растянулась и провалилась так, что ее пришлось заменить на доски. Спинки кровати были крашенными (я помню их цвета слоновой кости), верх спинок имел красивые никелированные украшения. Припоминается случай, происшедший с этой кроватью. Это было, когда мы жили на Павловском переулке. Во время одной из уборок квартиры мама передвинула кровать и сломала литое красивое соединение спинки с обрамлением сетки. Спать на ней стало нельзя. Казалось бы надо было покупать новую кровать. А это тогда родителям было не по карману. У нас в Харькове жил наш земляк Беня Спектор. О нем будет рассказано позже, но забегая вперед скажу, что у него были действительно золотые руки. Он пришел к нам и сделал это соединение, так что его трудно было бы отличить от фабричного. По сломанному соединению он сделал точную литейную форму из двух кусков мела. Во дворе разжег костер и расплавил на нем ни то олово, ни то свинец. А затем жидкий металл залил в приготовленную форму. После очередной покраски (мне было интересно) трудно было отличить Бенино соединение от остальных. Эта кровать кочевала с нами всю жизнь в Союзе. Ее даже вернули нам после эвакуации (ее нельзя было сжечь). Перед отъездом в Америку мама ее даже продала, — пускай за бесценок, но продала. Возвращаемся к воспоминаниям мамы.).