Элита русской разведки. Дела этих людей составили бы честь любой разведке мира

Совершенно секретные документы поступали к ним в таком объеме, что порою не хватало сил их обработать. Из донесения в Центр в феврале 1934 года:

«Оперативная нагрузка резидентуры растет. Особенно мы зашились по японскому сектору… Чтобы хоть немного разгрузиться, мы вынуждены с колоссальным риском использовать «Пана»… на несколько дней вызвали переводчика из Мукдена и даже работника из Тяньцзина».

В следующем году, оценивая деятельность Отэ, резидентура докладывала в Центр: «Дает ценный информационный и документальный материал по жандармерии, японской военной миссии и работе белоэмигрантов…» Его называют «наиболее ценным среди японцев источником».

Как же сложилась его судьба в дальнейшем?

В 1938 году в разгар большого террора и чисток Москва приказала прекратить связи со всеми людьми Отэ и с ним самим. Начальник разведки Фитин в рапорте на имя Берии от 3 сентября 1940 года обвинил агента в «вербовке шпионов в пользу японской разведки» и во многих других грехах. В японские шпионы записали и расстреляли Евгения Калюжного — именно он сменил Чичаева и два года возглавлял Сеульскую резидентуру. Теперь выходило, будто Отэ завербовал Калюжного.

К счастью, сам Отэ не пропал за эти годы. Его нашли уже после Великой Отечественной войны в одном из сибирских лагерей для японских военнопленных. Следствие по его делу, в котором принимал участие и Чичаев, опровергло все обвинения, «признав их несостоятельными и надуманными». Была подтверждена ценность переданных им сведений, «которые помогли в течение длительного периода обеспечивать безопасность нашей страны на дальневосточных рубежах». Заметим: это было сделано не через годы, когда началась хрущевская оттепель, а значительно раньше. Во внешней разведке во все времена, а нередко — вопреки временам, вопреки навязывающимся нравам — ценили и берегли свой золотой запас, свои кадры. Правда, не всегда это удавалось. «Я был почти единственным из старых работников разведки, который не был репрессирован и даже получил назначение ехать в буржуазную Латвию, чтобы создать там резидентуру и агентурный аппарат на совершенно голом месте, — вспоминал позже Чичаев. — Выехал туда в августе 1938 года. При отъезде мне была поставлена задача разобраться в обстановке. Вопрос о кадрах был отложен до моего возвращения в Москву».

А Отэ вместе с другими пленными после освобождения вернулся на родину, в свой дом, из окон которого видно море. Вы скажете: в Японии море видно почти отовсюду — и будете правы. Но я не могу назвать город, куда вернулся человек, которого мы и сегодня знаем только по псевдонимам. Настоящее его имя наверное навсегда останется для нас неизвестным.

Вернемся на несколько десятков лет назад, в юношеские годы нашего героя. Они прошли в Мордовии. Иван Чичаев сам успел обстоятельно и тепло написать о них. В 1970 году в Мордовском книжном издательстве в Саранске вышла его первая книга «Рузаевка на заре Октября», а спустя несколько лет еще одна — «Незабываемые годы». Понятно, ни в одной книге нет и слова о разведке. Издатели представили Ивана Андреевича как «старого большевика, деятельного участника борьбы за установление Советской власти». Еще в аннотациях говорилось, что Чичаев «работал чекистом, боролся с контрреволюцией. Длительное время находится на дипломатической работе в зарубежных странах».

Так это все и было. Но, право, жаль, что не мог Иван Чичаев в ту пору рассказать о себе больше.

Родился Ваня Чичаев в Мордовии, в селе Ускляй. «По правде говоря, — вспоминал он на закате жизни, — Ускляй ничем не выделялся: ни своей историей, ни знатностью имен, ни богатством, ни ремеслами, ни песнями, ни красотой. Это — заурядное небольшое русское село, каких множество разбросано на широких просторах русской равнины. Свое мордовское название оно получило по маленькой речушке Ускляйке, в долине которой приютилось».

Типичное село, типичное детство в большой крестьянской семье. У Ванюшки было четырнадцать братьев и сестер, но выросли немногие. Своего хлеба, как и во многих других бедняцких семьях, хватало лишь до нового года. А потом, если не удавалось выпросить взаймы пуд-другой, отец перекидывал через плечи полотняную нищенскую суму и шел побираться, христарадничать. Не по душе ему было ходить по миру, выпрашивая милостыню, но что поделаешь. Если нужда одолела…

На девятом году подпаска Ваню отдали в церковноприходскую школу. Эта школа, да еще вечерние курсы Высшей партшколы при ЦК ВКП(б), — единственные учебные заведения, которые официально удалось окончить Ивану Андреевичу. Он мечтал поступить в Институт востоковедения, несколько раз обращался с просьбами отпустить его на учебу, чтобы «получить систематическое самообразование», но каждый раз не позволяли дела. Оставался один путь — настойчивое, последовательное самообразование. И он добился на этом пути поразительных успехов. Даже нарком иностранных дел Советского Союза Георгий Васильевич Чичерин, один из образованнейших людей своего времени, готовясь к одной из загранкомандировок, пригласил Чичаева поработать его личным референтом по Японии. Но мы опять забежали далеко вперед.

Окончив церковно-приходскую школу, Ваня батрачил в соседней деревне Княжуха, прислуживал в вокзальном ресторане на станции Рузаевка «за три рубля в месяц на готовых харчах». Заправляя самовары, перетаскивая волоком большие ящики с углем, отмывая посуду, мечтал о Москве… Дружок и тезка Чичаева, Ванюша Фадеев, перебравшийся в столицу раньше, пообещал, как только заработает, выслать шесть рублей — столько стоил самый дешевый билет на «железке» до Москвы. Слово свое Ваня Фадеев сдержал.

Покорять столицу Чичаев приехал с сорока копейками в кармане. Прямо с вокзала пошел со своим сундучком по улицам искать работу и пристанище. Удалось устроиться в бакалейный магазин на тех, что и в Рузаевке, условиях: три рубля в месяц, хозяйские харчи, угол в общей комнате. Таких ребят никто не вводил в большую жизнь за ручку. Они всего добивались сами, взрослея на глазах. Так и Ваня Чичаев.

В мае 1917 года его зачислили в маршевую работу и отправили на Юго-Западный фронт — 638-й пехотный Ольгинский полк, 160-я пехотная дивизия, 16-й корпус, 8-я армия. Это были еще одни университеты Чичаева. С фронта в Рузаевку он вернулся вполне сложившимся человеком, который ясно знал, с кем быть, за какую жизнь воевать.

На железнодорожной станции еще помнили знаменитую стачку 1905 года. А между тем уже накатывалась новая эпоха… Вскоре после Октября 1917 года в Рузаевке появился отряд Красной гвардии — возглавил его совсем молодой паренек Володя Кирпичников, ему было только восемнадцать. Через два года в 1920-м году в боях с белыми он потерял своего товарища Ставского и в память о боевом друге взял его фамилию. Писатель Владимир Ставский воевал в республиканской Испании, был на Халхин-Голе, где японские милитаристы проверяли на крепость советскую границу, а погиб на Великой Отечественной в 1943 году, собирая материал для очерка.