Виктор Кузнецов - Вторая ударная в битве за Ленинград [Воспоминания, документы]

Появление группы тяжелых танков из тыла, откуда гитлеровцы их не ожидали, ошеломило их. Танки шли прямо по орудиям, блиндажам, дзотам, смешивая все. Поддержка артиллерии довершила разгром.

Интересны рассказы очевидцев, прибывших к нам на другой же день после прорыва. Вот что говорил комиссар 380-го автобата старший политрук Леонтий Корнеевич Гуйван (м. б. Чуйван? Запись в дневнике неразборчива):

«28 марта перед отправкой в путь командир тыла генерал Анисимов, лично руководивший отправкой первого эшелона машин, собрал всех шоферов и сказал: „Армии, которая действует за этим перешейком, нужны боеприпасы, медикаменты, продовольствие. Их везете вы. 200 машин должны ценой любых усилий проложить себе путь. Прибудет туда 80 машин — отлично, 60 — хорошо, 50 — посредственно. Ехать надо во что бы то ни стало. Пусть хоть одна машина пройдет, она там необходима, ее ждут“.

Генерал находился на КП, беспрерывно обстреливавшемся вражескими минометами. Он сам руководил отправкой машин, которые пятерками отправлялись в опасный путь. Первой пятеркой руководил младший воентехник Волжанин, я поехал с ним. Едва мы выехали из лесу на дорогу, как с двух сторон начался пулеметный и минометный обстрел. Первая, вторая и третья машины сразу вышли из строя. Пришлось поворотить обратно, прицепив на буксир подбитые машины. Через два часа попытка была повторена. Тот же результат. Третья пятерка отправилась, когда уже стемнело. Не включая фар, с приглушенными моторами машины шли по дороге, изуродованной взрывами снарядов и авиабомб. Полосы трассирующих пуль хлестали по дороге справа и слева. Шоферы не вылезали из кабин. Если машина застревала в воронке, из придорожных канав выскакивали прятавшиеся от огня бойцы рабочего батальона и буквально на руках перетаскивали машину на ровное место. Застопорил мотор у водителя Мошкина. И так велико было его стремление вперед, что он выскочил из кабины и, не выключая скорости, стал крутить заводную рукоятку. Много ли так можно было проехать? Ну, полтора-два метра. Но все-таки это было движение вперед…»

Гуйван рассказывал, что он, уже бывалый воин, не раз побывавший в сложных фронтовых передрягах, никогда еще не видел такой картины разрушения, какую ему пришлось наблюдать в Мясном Бору. Дорога эта пока еще очень узка. Движение возможно только по ночам. Гитлеровцы не оставляли усилий замкнуть горловину снова.

15 апреля. Каждое утро выходит в свет чистенький и опрятный номер «Отваги». Читатель не подозревает, скольких усилий стоит он коллективу, его создавшему. Если бы он увидел вымазанных и прокопченных в дымной землянке наших наборщиков Голубева, Холодова, Левина, Купорева, которые, не считаясь ни с чем, по 16–18 часов в сутки стоят низко склонившись над наборными кассами, он не поверил бы, что именно они и сделали чистенькую газету, которая принесла самые свежие новости. Читатель не знает, что вчера ночью печатники Лакин и Смолин не прекратили работы, когда в расположении редакции стали рваться вражеские снаряды. Они торопились отпечатать газету.

Впрочем, что же это я так, читателя-то. Ведь наш читатель тоже не бросается в щель от первого выстрела. Именно об этом и говорила каждая строка газеты.

Рано утром к нам приехала странная колымага. Лошадь запряжена в какую-то самодельную волокушу. Это сооружение — единственный вид транспорта, при помощи которого только и можно передвигаться по болотам. Тяжело дыша запавшими боками, лошадь остановилась возле автомашины, вывешенной на подпорках-сваях. Два человека, с ног до головы промокшие и вымазанные болотной грязью, бережно сняли с волокуши что-то тяжелое, завернутое в мешковину, и так же осторожно понесли в наборный цех. Это наши соседи — «Боевая кавалерийская» — газета одной из дивизий генерала Гусева. У них выведена из строя печатная машина. За полтора десятка километров они возят к нам по болотам сверстанные полосы и печатают газету у нас.

19 апреля. На улице настоящая весна. Потоки вешней воды затопили все. Из палатки в палатку в нашем лагере приходится пробираться по торчащим из воды кочкам. Дорога на Огорели совсем расплылась. Прилетели жаворонки. После ужасающего грохота последних дней, непрерывного воя пикирующих бомбардировщиков установилась удивительная, прямо-таки невероятная тишина. Словно не доверяя этому нежданному диву, Женя завороженно шепчет слова ленинградского поэта Александра Прокофьева:

Кто-то, подчиняясь очарованию минуты, мечтательно замечает:

— Скоро соловьи прилетят.

Наборщик Николай Иванович Голубев приземляет мечтателя:

— Это какие соловьи? Двухмоторные, трехмоторные?

Наступательные возможности армии, видимо, подошли к концу. После неудачных попыток прорваться к Любани через Красную Горку был предпринят удар на деревню Ручьи. Он оказался для врага внезапным, и деревня была взята сравнительно легко. Но сил удержать ее оказалось недостаточно. Почти то же самое произошло в районе деревни Кривино.

Но как же тяжело оставлять мысль о наступлении. Мы были так близки к дели. «Остался еще один стремительный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В нашей воле, в наших силах ускорить соединение с героями-ленинградцами». Так писала наша армейская газета несколько дней назад. И это не были просто слова. Артиллеристы подполковника Фридланда М. Б. (18-й артполк РГК) уже обстреливали Любань из своих 152-мм гаубиц. Наши разведчики разглядывали в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрельбы федюнинцев, атаковавших Любань с северо-востока, увы, тоже безуспешно.

После падения Красной Горки наша редакция, оказавшаяся в Озерье слишком близко к передовой, вернулась на прежнее место в район Огорели.

На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствовали на допросе пленных. Лазарь Борисович, хорошо знавший немецкий, спрашивал пленного летчика, каких классиков немецкой литературы тот больше всего любит. Словно не понимая вопроса, летчик недоуменно поводил плечами. «Гёте, Гейне, Шиллер?» — подсказывал Джалиль. Пустое дело! Завоеватель совершенно равнодушен. Он только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать.

Муса Джалиль, словно бы даже огорчившийся за духовное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, которую мы дали в номер. Стихи так и названы — «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них: