Виктор Кузнецов - Вторая ударная в битве за Ленинград [Воспоминания, документы]

— После ваших залпов, — говорил Антюфеев, — гитлеровцы побежали из деревни. Их было больше тысячи, нас — сто тридцать штыков. Наши воины бросились вдогонку с криками «ура!». Я боялся, как бы завоеватели не оглянулись назад. Стоило им увидеть, что нас не наберется и полутора сотен…

И, немного задумавшись, добавил:

— Мне бы много не надо. Полторы тысячи штыков, и враг бежал бы от нас без остановки.

27 мая. Ночами продвигаемся по направлению к Мясному Бору, поминутно задерживаясь в пробках на дороге. Днем все замирает, машины прячутся в лес, маскируются возле дороги. Длительные остановки способствуют выпуску газеты без перебоев. Наши корреспонденты проводят основное время в войсках, появляясь в редакции лишь затем, чтобы сдать или продиктовать на машинку материал в газету. Даже возвращение в редакцию превращается нередко в проблему: она почти никогда не оказывается в обусловленном заранее месте и ее приходится разыскивать.

Стоим возле Финева Луга. До войны это был большой рабочий поселок. Теперь — развалины. На станции — остовы обгоревших вагонов. Полотно железной дороги давно уже разрушено, но станцию продолжают бомбить. А вот по соседству ловко прячется среди деревьев узкоколейка, которая действует вовсю: готовится к отправке состав платформ, груженных зенитками и полевыми орудиями. Невдалеке пыхтит, хлопотливо посвистывая, крохотный, замаскированный цветущей черемухой паровозик. Он терпеливо ожидает окончания погрузки и конца бомбежки.

30 мая. Мясной Бор снова перекрыт. В Огорелях, которые мы миновали несколько дней назад, уже побывали оккупанты. Они торопятся занимать территорию, которую мы оставляем, ставят под угрозу тылы основной группировки армии, нацеленной на Мясной Бор.

На нашу сторону перешли три лазутчика. Все они русские военнопленные. В Риге окончили разведшколу. Отправившись на задание, они добровольно сдались в плен. Сообщили, что им поручено во что бы то ни стало выяснить, является ли отход ударной армии вынужденным или это лишь очередная перегруппировка войск.

Утром приезжал знакомый офицер из антюфеевской дивизии.

— Жмут! — ответил он на вопрос, как у них дела.

Дивизия Антюфеева по-прежнему творит чудеса. Но и она не все может. Между Вдицком и Финевым Лугом гитлеровцам удалось прорвать нашу оборону.

3 июня. Наш островок все меньше. Накануне вечером редакции определен участок обороны. Мы с Николаем Дмитриевичем изучали его: по фронту около 200 метров.

Люди, свободные от выпуска очередного номера газеты, находятся на своих боевых постах.

Дважды налетали бомбардировщики. Потери: четверо убиты, шестеро тяжело ранены, двое сравнительно легко. Почти все пострадавшие — наши ближайшие соседи, отдел политпросветработы. Бомбы вывели из строя обе их машины. Убит воентехник Цыганков — наш постоянный внештатный корреспондент. За минуту до смерти он разговаривал с нашей машинисткой Валей Старченко. Когда послышался вой приближавшихся стервятников, Цыганков шутливо спросил ее:

— У нас будете умирать или к себе пойдете?

Спустя час мы хоронили товарища, устлав могилу ветками цветущей черемухи. Изувеченное тело погибшего с головой закутано в плащ-палатку. Бросаем в могилу комки влажной земли. Под их ударами упруго вздрагивает коченеющая нога.

6 июня. Поступил срочный приказ немедленно сменить место расположения. Снимается весь второй эшелон. Пришлось прекратить печатание очередного номера.

Во всем чувствуется какая-то лихорадочная поспешность. К вечеру выясняются причины переполоха. Оказывается, 5 июня ночью было предпринято наступление двух наших армий — 2-й ударной и 59-й — навстречу друг другу. Губительный огонь противника не позволил расширить прорыв.

7 нюня. Медленно продвигаемся вперед, преодолевая за ночь не более 500–800 метров. Из-за отсутствия бензина газету будем печатать вручную. Николай Кочетков вот уже полдня ходит возле своей трехтонки, прикидывая, как бы получше приспособить деревянную ручку к заднему приподнятому над землей колесу автомашины, от которого внутрь кузова уже протянут ремень к маховику печатной машины. Кочетков сделает. Объявлена запись добровольцев крутить колесо. Редактор просит записать его первым.

По дороге к Мясному Бору миновали могилу Всеволода Багрицкого. Этого места я не узнал — так все изменилось с зимней поры. На дереве еще сохранилась фанерка: «Я вечности не приемлю…». Холмика уже нет. Могила обвалилась и наполовину заполнена черной водой. В воде плавает хвойный, тоже почерневший венок. Мы подошли с Борисом Павловичем, обнажили головы. К нам приблизился Муса Джалиль.

— Когда-то его отец помог мне поверить в себя.

И Муса тихо прочел стихи, прозвучавшие неожиданным диссонансом в эту невеселую минуту:

— Это мои давнишние стихи, — говорит Джалиль, заметив наше недоумение. — Их перевел на русский Эдуард Багрицкий. В двадцать девятом году…

Война обрушивала свои страшные удары даже в прошлое. Перед этой могилой я словно бы видел тяжелую фигуру Багрицкого-старшего, который в том же 1929 году обращался к своему сыну-пионеру:

Могила, так грубо и нелепо разрывавшая связь времен, эстафету поколений…

А сзади раздавались нетерпеливые гудки автомобилей.

— Эй, почему остановились?

— Скорее проезжайте! — подскочил к нам незнакомый шофер.

— Тут похоронен наш товарищ, — сказал Борис Павлович.

Недалеко от могилы Багрицкого — огромная, заплывшая болотной жижей воронка. Зимой ее не было. Вражеская фугаска не оставила в покое поэта и после его гибели.

12 июня. Ночью филолог принял по радио материалы о поездке Молотова в Англию и США. Готовим экстренный выпуск. Редактор с группой молодежи отправился за бензином. Николай Дмитриевич собрался выпрашивать на газету со всех машин по литру или кто сколько не пожалеет. К газете очень хорошо относятся, и Николай Дмитриевич рассчитывает на успех своей экспедиции.

Плохо с продовольствием. На костре кипит жиденький суп, заправленный крошечной щепоткой крупы. Заварку для чая заменяют смородинные листья. Саша Летюшкин приспособился варить «зеленые щи» из какой-то болотной травки-трилистника. Эту травку наш сибиряк Ятин называет кислицей.

Наборщик Голубев принес корректурный оттиск, на обороте которого выведены карандашом шутливые строки, свидетельствующие о неистощимом оптимизме нашего «корректорского цеха». Вот начало нового стихотворного опуса Жени Желтовой, названного ею «Есенин на военный лад»: