Андрей Грешнов - После нас

Мы столкнулись в этой работе не только с финансовыми проблемами. Наконец мы сами нашли деньги, сами закупаем реактивы и в нашем центре проводим исследования ДНК привезенных останков. Иногда нам приходится отвечать на вопросы журналистов и людей других профессий, зачем вы, мол, этим занимаетесь, ведь прошло уже столько лет. В прошлом году в Севастополе была пресс-конференция, на которой одна молодая журналистка в довольно агрессивном стиле обратилась к Руслану Аушеву — давайте все забудем, ведь годы прошли. Он моментально отреагировал, ответив ей: «Хотите я вас возьму на встречу с матерью кого-нибудь из тех, кто пропал без вести в Афганистане. Вы этот вопрос матери и задайте. Я буду просто стоять рядом, но очень хочу посмотреть на вас в этот момент».

Мне часто приходится общаться с родителями пропавших без вести военнослужащих. На мой взгляд, это самая тяжелая часть работы. И когда чья-то мать говорит мне, что ее сердце чувствует, что сын живой, а мы догадываемся, а порой и знаем, что его уже в живых нет, сказать ей об этом язык никак не поворачивается. Мы сейчас действуем и через суды, предоставляя им свидетельства того, что человек погиб, а не пропал без вести. Это делается с той целью, чтобы старенькие их родители получили хоть какие-то льготы, а может быть, хоть как-то успокоились, узнав о горькой судьбе своего сына. Сейчас мы уже две недели здесь, мой помощник даже немного больше. В этом году наши планы несколько поменялись. У нас есть четкие ориентиры по поисковым работам в Панджширском ущелье и в провинции Парван, но эта зима внесла в них свои коррективы. На южных склонах сошли мощнейшие снежные лавины, и проход наверх в горы, где стояли наши заставы, стал невозможен. Нужно быть первоклассным альпинистом, чтобы туда добраться. В районе перевала Саланг то же самое — лед в местах, где узкие проходы, и туда пробраться невозможно. Мы переориентировались и работаем сейчас в других местах. Сейчас мы нашли два захоронения. Есть предположение, чьи именно останки это могут быть. Естественно, что пока никаких имен до проведения экспертизы ДНК я называть не могу, — сказал Саша. — Мы работаем сегодня в основном с теми, кто стрелял по нашим солдатам. В редких случаях свидетельствуют и те, кто лично хоронил останки, — афганцы чаще всего не оставляли убитых валяться на земле, а заваливали их камнями. Но в основном, конечно, приходится говорить с бывшими моджахедами. Причем их мотивация в сотрудничестве с нами бывает продиктована порой чисто человеческими чувствами. Один мне говорит, что не может больше скрывать того, что произошло. По словам моджахеда, убитый русский солдат стал являться к нему в ночных кошмарах. По его описанию, это был красивый высокий парень, которого моджахеды подловили недалеко от горной заставы.

Пуля попала ему в горло, но солдат продолжал стрелять по нам, — привел выдержки из своей беседы с бывшим душманом Александр. — Я подошел, когда он затих, взял оружие и документы, а самого завалил камнями. А сейчас он начал мне сниться. Не могу спать. Давайте я вам покажу, где я его похоронил, — процитировал Саша его слова.

По признанию поисковика и моего бывшего коллеги по ТАСС, для него было странным отношение к советским и российским людям со стороны афганцев. Казалось бы, были врагами и афганцы должны нас ненавидеть, но все обстояло ровно наоборот. Если афганцы узнавали, что перед ними «шурави», то, даже не зная человека лично, приглашали его к себе пить чай. Причем это были люди совершенно разных возрастов. Когда они начинали говорить об американцах, эпитеты бывали очень нелицеприятными. В большинстве случаев старые моджахеды говорили так: «С вами говорить буду, а с этими (имея в виду американцев) ни за что, потому что это враги». В последние дни мы получили от афганцев массу сведений, которые, конечно же, надо проверять. Один из старых людей, малограмотный человек, рассказал, что в 80-х они захватили в районе перевала Саланг «уазик», в котором ехали немолодой уже советский офицер и переводчик. Немолодыми в ту пору были в основном военные советники. Моджахеды их расстреляли, потому что советские войска начали в этом районе массированное наступление, а тащить пленных по горам было очень тяжело. Он обещал показать место расстрела, где, по его свидетельству, расстреляно было также много пленных афганских солдат и офицеров. Этот человек вдруг вспомнил, что в советском «уазике» помимо военных сидела маленькая обезьянка, которую они отпустили. Он также поведал о казни трех советских гражданок и одного советского мужчины в районе города Пули-Хумри провинции Баглан. Моджахеды поймали машину, советского водителя застрелили. Женщин сначала изнасиловали, а потом убили. По приезде в Москву нужно будет связаться с представителями ФСБ, так как Комитет обладает данными только о пропавших без вести от Минобороны. А эти женщины могли работать и в военторге, быть служащими в других подразделениях, гражданскими служащими.

Александр также рассказал, что, по его сведениям, всего гражданских в Афганистане в то время могло пропасть без вести порядка 50 человек.

— В беседах с афганцами иногда чувствуется, что этот самый человек и убивал наших соотечественников. Один мне показал автомат Калашникова, добытый им в бою, и сказал, что у него также есть пистолет Стечкина. Постараемся, хоть это и архитрудно, по номерам оружия восстановить личности их прежних владельцев. Работы у нас тут очень много. Я создал даже для себя базу данных по провинциям, разработал план кого, где и как искать. Нам нужны карты местности. На «десятикилометровке» кишлака нет, а на «двухкилометровке», которую раздобыть трудно, этот кишлак есть. А ведь именно в этом кишлаке убили двух наших солдат, которые считались пропавшими без вести. На этой бумаге на языке пушту свидетель сам написал название населенного пункта и время расстрела солдат. И они полностью совпадают с теми данными, что есть в моей базе. Это были солдаты, захваченные в дозоре. Их взяли в плен, но во время начавшегося преследования советскими войсками вынуждены были убить, — рассказал собеседник, показывая документ, написанный собственноручно моджахедом. — Прошло четверть века, когда люди, которых мы ищем, попали в плен. Удивляет то, что государству нашему эти поиски по большому счету не нужны. В США, к примеру, в армии есть целое управление, занимающееся идентификацией останков военных, попавших в плен и найденных во Вьетнаме, в Корее. У нас ни один государственный орган этим не занимается. Есть, конечно, в Минобороны управление по увековечению памяти, но оно никакие поиски не ведет. Есть и межведомственная комиссия по делам военнопленных и пропавших без вести. Раз в три месяца собираются представители этих ведомств, говорят, заседают и… расходятся. Когда разразился финансовый кризис, мы средства все равно изыскали. В основном дают их те, кто здесь сам воевал, а потом, как сейчас модно говорить, «поднялся», стал успешным бизнесменом. Благодаря этим людям, для которых поиск пропавших без вести в Афганистане история их личной жизни, мы будем продолжать свою работу, — сказал Саша, допивая чай. — Ладно, Андрей, пойдем мы, еще дел сегодня много надо переделать. Не знаешь, как сейчас в Джелалабаде? Ты вроде туда часто ездишь?