Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

В семь часов вечера 8 мая император прибыл в Дрезден и обосновался в том же самом дворце, который в тот вечер покинули император России и кораль Пруссии. У самого барьера, ограждавшего дворец, к императору с приветственным адресом обратилась делегация муниципалитета Дрездена.

Как только император вступил в пределы города, ему сообщили, что часть русского арьергарда стремится закрепиться на территории нового города, который отделяла от старого города река Эльба.

Его величество немедленно дал приказ, чтобы все было сделано для того, чтобы вытеснить эти остатки вражеских войск; и в течение всего дня в городе, с обоих берегов реки, продолжалась пушечная канонада и выстрелы. Пули сыпались градом в то место, которое занимал император. Снаряд попал в стену склада боеприпасов. Этот склад находился неподалеку от императора, и осколки в беспорядке летали вокруг него, но, к счастью, порох не воспламенился. Через несколько минут другой снаряд упал между его величеством и несколькими итальянскими военными; они пригнулись, чтобы избежать возможного взрыва. Император увидел их в этот момент и, смеясь, сказал: «А, дурачье! Ничего страшного».

11 мая утром русских вынудили отступить, и французская армия овладела всем городом. Император весь день оставался на мосту, наблюдая, как мимо него проходят войска. На следующий день, в десять часов утра, императорская гвардия во всеоружии была выдвинута к линии фронта на дорогу из Пирны в Гросс-Гартен. Император устроил смотр и приказал генералу Флао начать движение вперед.

Король Саксонии прибыл в полдень. Встретившись вновь, оба монарха спешились со своих лошадей, обнялись и затем вступили в Дрезден, сопровождаемые приветственными возгласами местного населения.

Узнав о победе при Лютцене и о вступлении императора в Дрезден, император Австрии поспешил направить посланника своему зятю. Посланник прибыл вечером 16 мая. Его величество немедленно принял австрийского посланника, и беседа с ним продолжилась до двух часов утра следующего дня. Это обстоятельство вселило в нас надежду, что мир будет вот-вот заключен, и мы, соответственно, принялись строить массу догадок, одна другой привлекательней. Но в течение двух или трех дней мы были свидетелями только продолжения подготовки к войне и поняли, что жестоко заблуждались в отношении наших надежд. Именно тогда я услышал, как воскликнул несчастный маршал Дюрок: «Это тянется слишком долго! Мы не сможем пережить это». У него было предчувствие собственной смерти.

Во время этой кампании у императора не было ни минуты отдыха. Дни проходили в сражениях или в походах, и всегда верхом на коне; а ночи посвящались трудам в кабинете. Я никогда не мог понять, каким образом его организм мог выносить подобную нагрузку, и, тем не менее, он почти беспрерывно находился в отличном состоянии.

Вечером, накануне сражения при Баутцене, он лег спать очень поздно, после того, как объехал все военные позиции и отдал все необходимые распоряжения. Конец ночи он провел в глубоком сне. 20 мая, рано утром, сражение началось, и мы в штаб-квартире с нетерпением ждали весь день его результата. Но даже к вечеру сражение еще не закончилось, и после череды кровопролитных схваток, кончавшихся всегда в нашу пользу, император в девять часов вечера вернулся в штаб-квартиру, немного поел и до самой полуночи оставался наедине с маршалом Бертье. Остаток ночи прошел в работе, и в пять часов утра он был вновь на ногах, готовый вернуться к месту битвы. Через три или четыре часа императора охватило непреодолимое желание спать, и, предвидя исход сражения, он заснул на краю оврага, пока его не разбудили с новостью о том, что сражение выиграно.

Хотя результат сражения был предрешен, битва продолжалась до пяти часов вечера. В шесть часов вечера император приказал поставить его палатку рядом с заброшенной гостиницей, которая в течение двух предыдущих дней служила императору Александру штаб-квартирой. Я получил приказ обслуживать его в той палатке и поскорее поспешил туда, но его величество, однако, провел всю ночь, принимая поздравления от высшего генералитета и работая со своими секретарями.

Среди раненых было обнаружено большое число молодых солдат, у которых были оторваны два пальца правой руки. Его величество подумал, что бедняги сделали это специально, чтобы не служить в армии. Когда император сказал об этом барону Ларрею, тот горячо возразил, что такое просто невозможно, так как не соответствует характеру этих храбрых новобранцев. Но так как император продолжал настаивать на своем мнении, то Ларрей, в конце концов, так рассердился, что обвинил императора в несправедливости.

Каждая сторона осталась при своем мнении, пока не было доказано, что эти раны — результат поспешности, с которой молодые солдаты заряжали и стреляли из своих ружей. После того как его величество понял, что г-н Ларрей был прав, он похвалил его за твердость. «Г-н Ларрей, вы исключительно порядочный человек, — заявил император, — как бы я хотел, чтобы меня окружали только такие люди, как вы. Но люди, подобные вам, очень редки».

И вот наступил канун того дня, когда императору, совсем недавно глубоко потрясенному потерей маршала Бессьера, предстояло выдержать новый удар. Этот день стал памятным из-за потери маршала Дюрока. Сердце императора было разбито. Он механически отдавал какие-то приказы, затем вернулся в расположение армейского лагеря, сел на скамью перед своей палаткой, низко опустив голову и сжав ладони. В таком положении он оставался почти час, не сказав ни одного слова. Но поскольку, как бы то ни было, необходимо было отдать распоряжения на следующий день, то к императору подошел генерал Друо и спросил, что надлежит делать. «Все завтра», — ответил император и затем вновь замолчал.

29 мая, не зная, насколько благоразумно будет двигаться дальше по дороге на Бреслау, его величество решил расположиться в небольшой ферме Росниг, которая была разграблена и имела весьма непрезентабельный вид. Так как для императора в доме смогли найти только маленькую комнату с чуланом, его свита нашла убежище, кто где смог. На следующий день в помещении конюшни рядом с резиденцией императора вспыхнул пожар. В конюшне были оставлены четырнадцать или пятнадцать фургонов, которые полностью сгорели. В одном из этих фургонов хранился сундук с казной, в другом находились одежда и белье, принадлежавшие императору, в том числе и его драгоценности, кольца, коробки с нюхательным табаком и другие ценные предметы. Борясь с пожаром, мы смогли спасти очень мало вещей. Я не думаю, что фургон подожгли, но если даже так оно и было, то император не стал бы нуждаться а одежде, поскольку для него всегда держались четыре или пять комплектов одежды впереди штаб-квартиры или в ее арьергарде. В России, когда был отдан приказ сжечь все фургоны, оставшиеся без лошадей, этот приказ был безжалостно выполнен и в отношении лиц из числа обслуживающего персонала, и они, соответственно, лишились всего, но сохранено было все, что считалось необходимым для его величества.