Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Но первый консул отправился в кампанию без меня. Пфистер по забывчивости, а может быть специально, не включил мое имя в список. Я был в отчаянии и отправился рассказать о своих злоключениях моей очаровательной хозяйке, которая была столь добра, что старалась утешить меня. «Ладно, Констан, ничего не потеряно; ты останешься со мной. Ты можешь поохотиться в парке, чтобы убить время; и, возможно, первый консул может еще послать за тобой». Однако госпожа Бонапарт на самом деле не верила в это, поскольку она думала, так же, как и я, что первый консул изменил свое решение и, не нуждаясь более в моих услугах во время кампании, отдал об этом соответствующий приказ.

Однако вскоре я получил доказательство противоположного рода. Проезжая через Дижон на пути к горе Сен-Бернар, первый консул спросил обо мне и, узнав, что про меня забыли, выразил свое неудовольствие и поручил Бурьенну немедленно написать госпоже Бонапарт.

Госпожа Бонапарт послала за мной и сказала, держа в руке письмо Бурьенна: «Первый консул послал за тобой. Ступай в офис г-на Маре и выясни, не направил ли он еще курьера. Ты будешь сопровождать его». Без промедления я поспешил к г-ну Маре.

«Готовься немедленно, — посоветовал мне тот. — Курьер отправится сегодня вечером или завтра утром». Я поспешил вернуться в Мальмезон, где объявил госпоже Бонапарт о моем немедленном отъезде. Она сразу же дала указание, чтобы для меня снарядили хороший дилижанс, а Тибо (так звали курьера, которого я должен был сопровождать) было приказано, чтобы он обеспечивал нас лошадьми на всем протяжении маршрута. Г-н Маре вручил мне восемь тысяч франков на расходы на все время моей поездки. Такая большая сумма вызвала у меня восторг, поскольку никогда ранее я не был так богат. Я надеялся догнать первого консула в Мартиньи; но он продвигался с армией так быстро, что я смог достичь его только в монастыре на горе Сен-Бернар.

Было восемь утра, когда я прибыл в штаб армии первого консула. Пфистер объявил о моем прибытии; я обнаружил главнокомандующего в большом зале подвального этажа монастырской гостиницы. Он стоя завтракал вместе со своим штабом. Как только он увидел меня, то воскликнул: «А, вот и ты, странный парень! Почему ты не поехал со мной?» Я принес извинения, объяснив, что, к моему большому сожалению, я получил приказ, который противоречил прежним указаниям. Или, по крайней мере, они просто, забыв обо мне, оставили меня в момент общего отъезда. С этой минуты я был прикомандирован к группе личного обслуживания первого консула в качестве обычного камердинера; другими словами, я стал очередным дежурным камердинером. Мои обязанности не были обременительными; Гамбар, главный камердинер первого консула, обычно сам одевал его с головы до ног.

Сразу же после завтрака мы приступили к спуску с горы, многие просто скользили по снегу вниз, словно на русских горках, и я последовал их примеру. Этот способ передвижения они называли «спуском на салазках». Спочти перпендикулярного ледника главнокомандующий спускался также подобным образом. Лошади, пушки, кессоны и громадное количество армейских запасов самого различного рода практически перетаскивались по ледникам, которые казались недоступными, и Ко тропам, явно не приспособленным даже для одинокого путника.

2 июня первый консул вступил в Милан, не встретив особого сопротивления. Чуть ли не все население города вышло, чтобы устроить ему самую восторженную встречу. Доверие миланцев к первому консулу удвоилось, когда они узнали, что он обещал высшим служителям духовенства сохранить католическое вероисповедание, а также не препятствовать религиям, уже утвердившимся в городе. Первый консул оставался несколько дней в столице; и в это время у меня была возможность поближе познакомиться с моими коллегами, которыми, как я уже говорил, были Гамбар, Рустам и Эбер. Исполняя служебные обязанности, мы сменяли друг друга через каждые двадцать четыре часа, ровно в полдень.

Знаменитая битва при Маренго началась 14 июня рано утром и продолжалась весь день. Я оставался с остальными придворными в штабе — почти в пределах досягаемости огня пушек австрийцев. В штаб постоянно приходили самые противоречивые новости, в одном сообщении докладывалось, что битва полностью проиграна, в следующем — об одержанной победе. В какой-то момент резкое увеличение числа наших раненых солдат и усиление вдвое огня австрийских пушек заставило нас поверить, что все проиграно, затем неожиданно пришла новость, что это очевидное отступление наших войск было лишь смелым маневром первого консула и атака генерала Дезе помогла выиграть битву. Но победа была достигнута очень дорогой ценой и для Франции, и для первого консула. Дезе, пораженный пулей, умер на поле битвы.

Первый консул спал прямо там и, несмотря на решительную победу, выглядел очень печальным, и многое из того, о чем он говорил в тот вечер, выдавало глубокую скорбь, которую он испытывал по поводу смерти генерала Дезе. Рапп и Савари, адъютанты Дезе, оставались подле тела своего командира, ввергнутые в глубокую печаль. В знак уважения к памяти своего друга главнокомандующий французской армии включил этих двух молодых офицеров в свой штаб в должности адъютантов, хотя по штатному расписанию штаб первого консула был уже заполнен.

Создание республики было осуществлено в соответствии с пожеланиями большого числа миланцев. Они называли первого консула своим спасителем, поскольку он освободил их от ярма австрийцев. Однако в Милане, ставшем столицей Цизальпийской республики, существовала группировка, которая резко отрицательно относилась к переменам. В этой группировке состоял знаменитый артист, певец Маркези.

Во время нашего первого визита в Милан первый консул послал за певцом; музыкант же ожидал, что его будут умолять прийти, и делал вид, что очень занят. Но в конце концов он все же явился к первому консулу, изображая важного человека, с оскорбленным достоинством. Очень простая одежда первого консула, его небольшой рост, худощавое лицо, далекая от совершенства фигура — все это не произвело особого впечатления на театральную звезду; и когда главнокомандующий французской армии сердечно поприветствовал певца и очень вежливо попросил его спеть арию, то певец ответил на просьбу первого консула, прибегнув к плохой игре слов [на французском языке слова «ария» и «воздух» произносятся примерно одинаково], причем ответил достаточно наглым тоном, грубость которого усиливалась его итальянским акцентом: «Синьор генерал, если вам нужен хороший воздух, то вам следует немного прогуляться в саду». Синьор Маркези за эту прекрасную речь был немедленно выставлен за дверь, и в тот же вечер последовал приказ о заключении певца в тюрьму. Во время нашего второго визита в Милан первый консул, чье возмущение поведением Маркези было, несомненно, смягчено победной пушечной канонадой, посчитал, что наказание певцу за неудачную шутку длилось достаточно долго, и вновь послал за ним, еще раз попросив Маркези спеть ему. На этот раз Маркези вел себя скромно и вежливо, замечательно спев арию. После концерта первый консул подошел к певцу, тепло пожал ему руку и высказал комплименты в самой любезной форме. С этого момента мир между двумя державами был заключен, а Маркези отныне пел в адрес первого консула только хвалебные песни.