Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Я спросил у Наполеона, не существовало ли какого-нибудь тайного соглашения между Мюратом и английскими адмиралом и генералом о том, чтобы позволить Мюрату без помех отвести от Сицилии свои корабли с войсками. «Нет, — ответил император, — мне об этом ничего не известно. А почему вы задали мне этот вопрос?» Я пояснил, что, «поскольку отступление Мюрата из Сицилии прошло практически беспрепятственно, то я часто раздумывал над тем, что Мюрату должно быть было предложено без лишней шумихи вывести свои войска из Сицилии, при условии, что он откажется от своих планов в отношении этого острова». Наполеон, рассмеявшись, заявил, что «никакого соглашения не существовало, по крайней мере, насколько мне известно».

Наполеон заговорил о корсиканцах: от отметил, что по своей природе они смелые и мстительные люди, они могут быть вашими лучшими друзьями и самыми заклятыми врагами. «Главная национальная черта корсиканца, — добавил Наполеон, — заключается в том, что он никогда не забывает сделанное ему добро или нанесённую ему обиду. На Корсике за нанесённое малейшее оскорбление следует удар кинжалом. Соответственно, убийства там являются обычным делом. В то же время нет более благодарного народа, чем корсиканцы. Корсиканец без колебаний пожертвует своей жизнью за человека, которому он обязан за сделанное ему доброе дело».

25 апреля. Говорил с Наполеоном об инциденте, случившимся с графом Бертраном. Несколько дней тому назад он был остановлен часовым, когда направлялся в сторону коттеджа г-на Уилтона. Наполеон предположил, что у часового имелся приказ останавливать всех подозрительных лиц. Этот приказ был таким же, что и приказ, данный часовому у коттеджа «Ворота Хата». Усмехнувшись, Наполеон отметил, что единственными подозрительными лицами на острове являются французы. Я сказал Наполеону, что на острове получено сообщение об объявлении войны между Испанией и Америкой, а также между Россией и Америкой. «Между Россией и Америкой? — переспросил Наполеон. — Это просто невозможно. Если бы подобная война случилась, то я в этом мире перестал бы чему-нибудь удивляться. Что касается испанцев, то они будут разгромлены».

Я сказал, что один из больших американских фрегатов может справиться с испанским кораблём, на вооружении которого находятся семьдесят четыре пушки. Наполеон не хотел этому поверить. Тогда я рассказал ему, что во время войны Англии с Испанией один из наших фрегатов, которые были меньше, чем американские, не побоялся атаковать испанский военный корабль, имевший на вооружении семьдесят четыре пушки. Наполеон бросил на меня довольно скептический взгляд, покачал головой, рассмеялся и сказал: «Это из области обычных морских историй, доктор, никогда не было случая, чтобы фрегат одержал победу над кораблём, имевшим на вооружении семьдесят четыре пушки».

30 апреля. В течение нескольких дней Наполеон бы занят тем, что диктовал и записывал свои соображения и аналитические замечания о деятельности Фридриха Великого. Сообщил мне, что когда его работа будет завершена, то она, вероятно, может составить пять или шесть книг форматом в одну восьмую долю листа каждая и будет состоять только из замечаний и мнений по военным проблемам с многочисленными примерами, необходимыми для объяснения комментируемых военных операций. В эти дни он вставал с постели уже в три часа утра и принимался за рукописную работу. Он показал мне несколько страниц своей рукописи, которые были более разборчивыми, чем любые из тех, что мне приходилось видеть ранее. Он сказал, что прежде он иногда имел привычку писать слитно только половину или три четверти каждого слова, что не причиняло особых неудобств, так как его секретари настолько свыклись с этим, что могли читать эти слова почти с такой же лёгкостью, как если бы они были написаны отчётливо; однако никто, за исключением одного секретаря, хорошо знакомого с его манерой письма, не мог прочитать текст.

Под конец, добавил Наполеон, он стал писать немного более разборчиво, в результате чего он уже не так спешил, как раньше. Затем Наполеон обратил внимание на то, что я добился значительного прогресса в овладении французским языком с тех пор, когда он впервые увидел меня. «Хотя, — заявил он, — у вас очень плохой акцент. Некоторые англичане говорили, что я понимаю итальянский язык лучше, чем французский. Но это неверно. Хотя я говорю по-итальянски очень бегло, но не безупречно. Я не говорю на тосканском диалекте, и я не смогу написать книгу на итальянском языке, а также я никогда в жизни не отдам предпочтение итальянскому языку перед французским».

Говоря о нападках Шатобриана на него, Наполеон заметил: «Он один из тех трусливых негодяев, кто плюет на тело умершего. Подобно Питону и другим, он то насекомое, которое питается трупом, не смея подступиться к живому существу». Обговорив ряд других тем, я спросил Наполеона: была ли обеспечена его армия в достаточной мере провизией при отступлении из Москвы, и нельзя ли было при этом понести гораздо меньше потерь, чем те, которые выпали на долю французской армии? Наполеон ответил: «Нет; холодная погода истребила бы армию, даже если бы она имела достаточное количество провизии. Те, у кого была еда, умирали сотнями. Даже сами русские гибли, как мухи».

6 мая. Встретился с Наполеоном, которому передал книгу «Нравы и обычаи корсиканцев». Наполеон перелистал книгу, часто смеясь от всего сердца при чтении забавных историй. Автор книги, заявил Наполеон, полный невежда, абсолютно не знакомый со многими обстоятельствами, относящимися к истории, производительной деятельности Корсики и т. п.; он или карьерист, или человек, которому здорово досталось от корсиканцев. Многие из рассказанных им историй о совершённых убийствах соответствуют действительности, но корсиканцы не имели привычку убивать иностранцев; корсиканцам было свойственно быть самыми верными друзьями и самыми непримиримыми врагами во всём мире; те, кто поддерживал одну из противоборствующих сторон, всегда оставались ей верны. «Даже я, — продолжал Наполеон, — находясь на вершине власти, никогда не мог заставить членов английской партии Корсики изменить свою точку зрения, хотя я и предлагал им всем поступить на мою службу.

На днях, — продолжал Наполеон, — у меня был долгий разговор с адмиралом. Он хвалил губернатора; сказал, что я ошибаюсь в нём, что он чрезвычайно информированный человек и по существу у него доброе сердце. Адмирал очень хотел, чтобы я встретился с губернатором, используя ту возможность, которая вскоре представится в результате приезда посла. Губернатор тогда предложит, чтобы мы могли встретиться так, словно между нами ранее ничего не произошло. Я сказал адмиралу, что он не знает губернатора, что до тех пор, пока он не изменит своего поведения, я не встречусь с ним, если только меня насильно не приведут к нему. Я сказал, что губернатор мог бы, не вступая в какие-либо дискуссии, изменить введенные им ограничения и обращаться со мной так же, как я сам обращался бы с человеком, попавшим в аналогичное положение. Одним словом, пусть он вернётся к установленному до его приезда порядку или почти к тому порядку; но и в этом случае не будет никакого смысла в проведении нашей встречи.