Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Узнав об этом, я с большей частью своих войск, осаждавших Мантую, походным маршем направился к указанной в донесении императора Франца дороге, встретил Альвинци у переправы через реку По, полностью разгромил его и вернулся к осаде крепости. После этого Вюрмсер послал ко мне генерала NN с предложением о переговорах об эвакуации крепости. Вюрмсер сообщил, что, хотя у его армии имелось провизии ещё на четыре месяца, он готов сдать крепость на почётных условиях. Я ответил ему, что на меня произвело большое впечатление мужество, с которым он защищал крепость, что я придерживаюсь высокого мнения о нём и готов принять его капитуляцию на почётных условиях, хотя я и знал, что у него провизии осталось не более, чем на троё суток. На самом деле я принял все условия капитуляции, которые выставил Вюрмсер. Он был весьма удивлён тем, что в моём распоряжении находилась достоверная информация о плачевном состоянии его войск, и ещё более — выгодными условиями его капитуляции, предложенными мною, учитывая, что мне было известно его бедственное положение. Всем этим Вюрмсер был весьма тронут и с тех пор относился ко мне с большим уважением. После того как мы согласовали основные пункты условий капитуляции крепости, я направил в город офицера, который выяснил, что провизии у австрийского гарнизона осталось всего лишь на один день.

Ранее Вюрмсер, бывало, называл меня мальчишкой. Он был очень стар, отличался храбростью, как лев, но был практически глухим и не слышал свиста пушечных ядер, летавших вокруг него. Он хотел, чтобы я вошёл в Мантую после нашего соглашения о его капитуляции, но я посчитал за лучшее остаться там, где я был. Кроме того, я был обязан выступить с походом против войск папы римского, с которым у меня было заключено соглашение, но которое он потом нарушил. Позже Вюрмсер спас мою жизнь. Когда я направлялся в Римини, меня догнал курьер с письмом от Вюрмсера, который сообщал мне о плане моего отравления и о месте, где это должно произойти. Попытка моего отравления, подготовленная канальями священниками, должна была быть осуществлена в Римини. По всей вероятности, эта попытка увенчалась бы успехом, если бы не эта информация Вюрмсера. Вюрмсер, как и Фокс, поступил благородно».

Наполеон затем рассказал мне о тех мерах, которые он принимал для своей армии во время осады Мантуи, чтобы предохранить солдат от болезней в той нездоровой местности. Одна из этих мер заключалась в том, что он приказал всю ночь жечь костры, обязав солдат держаться около них. Он также рассказал о мерах, которые он предпринимал в Яффе. «После штурма крепости, — сказал он, — до наступления ночи было просто невозможно восстановить какую-либо дисциплину. Разъярённые солдаты устремились по улицам города в поисках женщин. Вы же знаете, что это за люди эти турки. Несколько турок продолжали стрелять на улицах. Солдатам это только и нужно было. Всегда, когда раздавался выстрел, они кричали, что их обстреливали из того или другого дома, и немедленно разбивали двери, врывались внутрь и насиловали всех женщин, которых там находили. Контакт с местными женщинами, сопровождаемый грабежом женских мантилий и других предметов турецкой одежды, вызвал заболевание чумой среди солдат. На следующий день я отдал приказ, чтобы все солдаты принесли на городскую площадь награбленные ими предметы одежды и предали их огню. Но болезнь уже распространилась. Я распорядился, чтобы больных немедленно отправили в госпитали, где заражённые чумой были помещены в отдельные от всех больных помещения. Какое-то время мне удавалось убеждать войска, что заболевшие чумой страдают от разновидности лихорадки, сопровождаемой бубонами. Для того чтобы окончательно убедить их в этом, я на глазах многих присутствовавших подошел к кровати с больным чумой и коснулся его руками. Мой поступок произвёл большой эффект среди солдат, у которых значительно поднялось настроение, и даже некоторые врачи, покинувшие больных, вернулись, пристыженные, к своим обязанностям. Посоветовавшись с медиками, я приказал, чтобы были вскрыты те бубоны, которые еще не подверглись гниению.

До того как я отдал этот приказ, я провёл этот эксперимент с определённым числом больных чумой. Одновременно такое же число больных лечили обычными методами. В результате выяснилось, что большинство больных из первой группы вылечились».

17 июля. В городе встретился с сэром Хадсоном Лоу, который пребывал в очень плохом настроении. С ним у меня состоялась беседа, часть которой оказалась малоприятной. Он заявил, что, как выяснилось, я не воспользовался достаточно убедительными аргументами для того, чтобы вывести из заблуждения генерала Бонапарта, и потому он будет писать лорду Батхерсту о том, что всё то время, когда из англичан только адмирал Малькольм и я общались с генералом Бонапартом, последний оставался в полном неведении относительно истинных причин его (губернатора) поведения.

Я доложил его превосходительству, что сэр Пультни Малькольм делал всё в его силах, чтобы добиться примирения двух враждующих сторон и урегулировать возникшие проблемы. В дополнение к этому адмирал пытался всеми средствами оправдать его (сэра Хадсона) и преуспел в этом до такой степени, что вызвал этим явное неудовольствие Наполеона. Что же касается непосредственно меня, то я принимал все меры, чтобы поддержать адмирала. Я также сказал его превосходительству, что если бы капитан Лэм согласился дать письменное заявление о лживости обвинения в отношении предполагаемого предложения разбить бюст сына Наполеона, то такое заявление заставило бы самым эффективным образом замолчать все клеветнические утверждения. Сэр Хадсон Лоу ответил мне: «Я сужу, опираясь на факты, сэр. Вероятнее всего, вы не выразили должного возмущения по поводу того, что генерал Бонапарт говорил и делал. Вам следовало сказать ему, что он виновен в совершении дурного поступка!»

Его превосходительство затем заявил, что Наполеон заставил Бертрана написать ему, губернатору, самое дерзкое письмо [31]из всех тех, которые ему когда-либо приходилось получать. Оно касалось переданных Наполеону шахматных фигур. Другое письмо от Бертрана, столь же дерзкое, предназначалось для канонира корабля «Бэеринг»; за такое письмо губернатор имел право выслать генерала Бертрана с острова. Затем губернатор пожелал, чтобы я заявил генералу Бонапарту, что он послал за мной для того, чтобы выяснить, кто был автором лживых слухов о том, что канониру, привезшему с собой бюст сына Наполеона, запретили выходить на берег и продавать свои товары, в связи с чем он понёс большие материальные потери и, к тому же, подвергался дурному обращению. Также что он был очень удивлён резким тоном полученного им последнего письма, тем более что подобного письма он не получал с тех пор, как прибыл на остров.