Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Когда же я опять стал настаивать на своём, он спросил: «Что, вы хотите, чтобы меня остановил и оскорбил часовой, как он поступил несколько дней назад с госпожой Бертран в десять минут седьмого вечера, когда ещё не зашло солнце? Если бы я был на её месте, то то же самое случилось бы и со мной, так как часовой имел указания останавливать всех. Для губернатора представилась бы блестящая возможность написать об этом в Лондон, где в витринах магазинов для продажи эстампов выставили бы карикатуру на Наполеона Бонапарта, остановленного у ворот Лонгвуда часовым, нацелившим своё ружьё в мою грудь. Лондонцы посмеялись бы от души. До тех пор, пока все проблемы не будут решаться так, как они решались во времена адмирала Кокбэрна с одобрения его правительства, или пока они не будут решаться подобным же образом, я отказываюсь пользоваться верховой прогулкой.

Законопроект, принятый парламентом, совершенно ясен; он не подлежит никаким изменениям, за исключением тех, которые приняты в соответствии с приказами принца-регента и Тайным советом и подписаны принцем-регентом или лордом Ливерпулем, но не лордом Батхерстом. Я считаю, что все ограничения, не введённые ими, равны нулю. Конечно, силой можно добиться всего, и для того чтобы избежать возможности быть оскорблённым, я вынужден уединяться и не покидать дом. До тех пор, пока я со всей достоверностью не узнаю, какие действительно введены ограничения и кто именно их ввёл, я не буду показываться вне дома и не стану мишенью капризов моего врага. Тем, что он запретил мне разговаривать с людьми, которых я мог встретить во время моих прогулок, он нанёс мне величайшее оскорбление. Это правда, что впоследствии он отменил это ограничение; но если он властен вводить те ограничения, которые ему заблагорассудится, то он вполне может вновь ввести его под каким-либо предлогом. Для человека, который властен поступать так, как ему нравится, недостатка в предлогах никогда не будет. Духовные ограничения для человека, подобного мне, находящегося в заключении, имеют тот же самый эффект, как и железные цепи на ногах рабов, заключённых на галерах. Физические ограничения вводятся для грабителей и рабов на галерах. Духовные ограничения вводятся для людей образованных. В полку нет ни одного младшего лейтенанта, который бы вышел из лагеря, если бы он был подвергнут ограничениям, которым подвергнут я.

Я спросил посла: «Вышли бы вы, милорд, на прогулку, не имея разрешения поговорить со встреченными вами людьми, кроме обмена общим приветствием «Как поживаете?», если при этом не присутствует сопровождающий вас офицер? (Это верно, что он отменил это ограничение, но он может ввести его вновь, в зависимости от своего настроения.) Продолжите ли вы эту прогулку, не имея при этом разрешения сойти с дороги направо или налево? Рискнёте ли совершить прогулку вне поместья Лонгвуда, будучи связанным обязательством вернуться в Лонгвуд к шести часам вечера, так как в противном случае вы будете остановлены часовым у ворот Лонгвуда?» Посол немедленно ответил мне: «Нет, я поступил бы так же, как и вы, я бы остался в своей комнате».

Есть различные возможности убить человека: застрелить пистолетом, заколоть шпагой, отравить ядом и осуществить духовное убийство, что и делается в отношении меня. Во всех этих случаях человека ждёт один и тот же смертельный исход, за исключением того, что последний способ является наиболее жестоким. Когда здесь был адмирал, человек жёсткого характера, то вы помните, что я вёл совершенно иной образ жизни. Я совершал верховые прогулки три или четыре раза в неделю, встречался с людьми и даже приглашал английских офицеров, их дам, а также других лиц к себе на обед. К адмиралу я чувствовал доверие. Я верил его слову. И в мою голову никогда не приходило даже малейшее подозрение о каком-либо злом умысле с его стороны, потому что он был прямым и честным человеком, он никогда не кривил душой и не был придирчивым. Хотя я часто спорил с ним и считал его человеком суровым, тем не менее я уважал его характер и его честность.

Если бы у меня возникло намерение совершить самоубийство, как намекает этот тюремщик, то я бы совершил его в самом начале моего пребывания на этом острове, когда моё существование на нём было чрезвычайно тягостным. Кроме того, если бы у меня было такое намерение, то на этот случай в моём распоряжении находится пистолет. Я не люблю продолжительную войну. Какие неудобства причиняли мои прогулки верхом во времена Кокбэрна? Эти ограничения навязаны мне специально, чтобы я, не унижая собственного достоинства и не позволяя предстать в глазах всего мира объектом презрения, добровольно подвергнул себя заключению в одиночной камере. Тем самым с течением времени я стану жертвой болезни. Таким образом, моя жизнь завершится длительной агонией, которая якобы приведет к естественной смерти. Таков план моего физического уничтожения и выбранный способ моего убийства несомненен, но он более жесток и преступен, чем удар шпагой или выстрел из пистолета.

Единственный из нас, — добавил Наполеон, — кто регулярно совершает прогулки верхом, так это, я могу сказать, Гурго. Там, на дороге, его останавливали свыше пятидесяти раз. Если бы я был на его месте, то же самое случилось бы и со мной. Однажды во времена адмирала я был остановлен часовым, и адмирал немедленно из-за этого перевернул весь остров вверх дном. Я ясно видел, что он в высшей степени недоволен случившемся и принял меры, чтобы подобное более не повторилось. Теперь же это животное, наоборот, был бы этому рад или чему-нибудь ещё, что унизило бы меня.

Я более, чем уверен, — добавил Наполеон, — что варварское обращение, которому я подвергаюсь, будет отомщено кровью невиновных англичан. В соответствии с доводами и доктринами ваших министров, держать меня на этом острове является полезным делом, каждый поступок в отношении меня, каким бы он ни был жестоким, может быть оправдан. Разве не было бы для меня полезно организовать убийство Нельсона или Веллингтона? Разве не было бы полезно для французского народа избавиться от союзных войск, отравив их хлеб и воду? Разве не было бы полезным для него убить Веллингтона? Дело не в полезности рассматриваемого поступка, а в его справедливости; ибо, в соответствии с бытовавшим ранее принципом, любой вид преступления может быть, видимо, оправдан, так как он может быть полезен и поэтому необходим. Такова доктрина Талейрана».

Вскоре после этого в Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу, который, задав несколько вопросов о состоянии здоровья Наполеона, спросил, разговаривал ли я с ним по поводу его жалоб, касающихся обращения с ним. В ответ я передал губернатору суть вышеупомянутых бесед с Наполеоном, опустив при этом эпитет «палач». Его превосходительство подозвал майора Горрекера, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля, заявив при этом, что он не верит тому, что сказал Наполеон о лорде Амхерсте. Губернатор также заявил, что он не верит и в существование тех намерений, которые Наполеон приписывал определённым лицам. Губернатор спросил меня, говорил ли я что-нибудь в ответ Наполеону. Я ответил, что нет. Губернатор заявил, что для меня не представляло труда возразить Наполеону, если бы для этого у меня имелось желание, но, судя по всему, я придерживаюсь той точки зрения, которой, как утверждает генерал Бонапарт, придерживается лорд Амхерст. В связи с этим губернатор спросил меня, так ли это.