Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Когда появились первые англичане, Саличетти находился в Риме. Мюрат потерял весь свой разум и ни о чём не думал, кроме того, как ему спасти свои сокровища. Однако королева, проявившая гораздо больше твёрдости и способностей управлять кабинетом министров, направила с Киприани записку Саличетти, умоляя его, не теряя времени, вернуться в Неаполь. В записке она писала, что король полностью потерял разум и не способен возглавить оборону города, и что всё зависит от него, от Саличетти. Эту записку Киприани спрятал в подошве своего сапога и, преодолев ряд трудностей, в том числе чуть было не став жертвой грабителей около Террачины, наконец добрался до Рима. Если бы ему удалось добиться возвращения Саличетти в Неаполь, то ему по приказу королевы следовало немедленно возвращаться в Неаполь; в согласованном с королевой месте около входа в город он должен был носовым платком якобы стереть пот с бровей; если же его миссия не увенчалась бы успехом, то он должен был войти в город, не останавливаясь.

Киприани увиделся с Саличетти примерно в два часа утра и передал ему послание королевы. Прочитав записку, Саличетти спросил, чем занимаются Судзарелли и Мареска. Киприани ответил, что они находятся в Неаполе и пытаются убедить английских генералов не высаживать свои войска на берегу между Портичи и Кастелламмаре, но атаковать остров Искья. «Браво, Судзарелли, — воскликнул Саличетти, — они проиграли; но, если они высадятся между Портичи и Кастеламаре, то проиграем мы». Саличетти отправил Киприани обратно в Неаполь, и тот, помчавшись с необычайной скоростью, прибыл на условленное место, передав королеве ожидаемый ею сигнал. Вскоре за ним последовал и Саличетти. Прибыв в Неаполь, он обнаружил, что Мюрат уже успел оседлать лошадей и готов вот-вот оставить город, предоставив его собственной судьбе. Саличетти в довольно резкой форме заявил Мюрату, что тот недостоин королевской власти, если не хочет защитить собственный народ. Своё обращение к Мюрату Саличетти закончил тем, что заверил его, что он, Саличетти, возьмет на себя обязанность по руководству королевством от имени императора Наполеона, если Мюрат не примет необходимых мер для защиты города. Мюрат, смутившись, вернулся во дворец.

Немедленно войскам были разосланы депеши с приказом вернуться на территорию города, включая и те войска, которые шли маршем в Германию. Чётвертый драгунский полк был возвращён из провинции Абруцци, и в городе сразу же были приняты необходимые меры по наведению порядка. Пушки были установлены на улицах, которые стали охранять надёжные войска. Были обнародованы принятые приказы об открытии огня по сборищам толпы. Саличетти собрал всех лиц, к которым он питал подозрение, заявил им, что не может верить их пустым словам, и потребовал, чтобы они вели себя тихо, не вмешиваясь во всё то, что происходит в городе. Своё обращение к этим лицам он закончил, резким тоном спросив их, какие гарантии они могут дать в отношении своего поведения. Удивлённые резкостью его поведения, они, после некоторого колебания, попросили, чтобы их содержали в одном из фортов, пока не закончится в городе вся эта неразбериха. Их пожелание было удовлетворено.

Пока Саличетти в открытую вёл себя подобным образом, принимая и осуществляя в приказном порядке все меры по защите города, чтобы воодушевить всех тех, кто оставался верен ему, и вселить страх в тех, кто выступал против него, он в то же время тайно продолжал давать указания о том, что если англичане высадятся на берег Неаполитанского залива, то войскам следует эвакуировать город и обосноваться в фортах до того времени, пока в Неаполь с территории Италии не вернутся достаточные силы, чтобы иметь шанс на успех. В течение трёх дней были собраны значительные силы и все страхи в городе рассеялись.

Саличетти был республиканцем, и он бы поддержал установление этого вида правительства в Италии, если бы была вероятность успеха. Он умер через несколько часов после того, как обедал у своего врага, к которому был приглашён для примирения. Обстоятельства его кончины дали повод для предположения о том, что он был отравлен. Однако об этом факте существовали различные точки зрения; французские врачи настаивали на этом, а итальянские — отрицали. При вскрытии тела следов яда обнаружено не было. Когда Наполеону доложили о смерти Саличетти, то он воскликнул: «Одно его имя представляет для меня ценность, равную армии в сто тысяч солдат».

Вне зависимости от достоверности всего вышерассказанного, которое мне поведал один из тогдашних министров при дворе короля Мюрата, и независимо от того факта, что в настоящее время продолжают существовать письма сэра Хадсона Лоу к Судзарелли, Наполеон, которому я рассказал о некоторых обстоятельствах этой истории, заявил мне, что ему было известно о том, как нас, англичан, предавали наши шпионы в Неаполе. Наполеон добавил, что Киприани, будучи основным агентом, мог бы сообщить мне все подробности.

7 декабря. Сообщил г-ну Бакстеру, что Наполеон, наконец, согласился принимать некоторые лекарства, благодаря которым у него временно улучшилось состояние здоровья. Г-н Бакстер согласился со мной, что было бы правильнее поселить его в каком-нибудь другом зимнем жилище, чем оставлять в безотрадном и подверженном воздействию постоянной непогоды Лонгвуде. Г-н Бакстер сам предложил как наиболее подходящее место для его проживания «Розмари Холл» или дом полковника Смита.

9 декабря. Получил сигнал явиться в «Колониальный дом». Вскоре после моего прибытия сэр Хадсон Лоу с серьёзным видом заявил, что на сей раз он вызвал меня не по вопросу, связанному с медициной, что у него имеются большие основания для того, чтобы осудить моё поведение. После чего он стал меня расспрашивать, не являлся ли я посредником для осуществления контакта между французами Лонгвуда и жителями острова и не вёл ли я переписку с последними ради французов. Я был очень удивлён его расспросами и ответил ему, что мне совершенно непонятно их значение. Он вновь повторил свой вопрос, правда, добавив при этом, что не имеет в виду переписку, содействующую побегу генерала Бонапарта с острова, но подразумевает переписку иного рода. Я ответил, что если моё посещение магазинов и покупка отдельных вещей для графинь Бертран и Монтолон или для кого-нибудь ещё в Лонгвуде могут быть истолкованы как посредничество между французами Лонгвуда и жителями острова или как содействие их переписке, то в этом случае я, конечно, должен признать себя виновным.

Затем он спросил меня, разве я не писал кому-то в город, чтобы госпоже Бертран выслали некоторые вещи. Я ответил, что, конечно, я писал г-ну Дарлингу, чтобы он выслал бумазеи, ночные горшки и другие предметы для домашнего хозяйства. Губернатор заявил, что мой поступок является нарушением приказа, так как он запретил мне быть посредником в переписке между французами и жителями острова, за исключением проблем, связанным с медициной. «Какое у вас дело до всего этого? Если госпожа Бертран хочет иметь подобную вещь, то пусть она обратится к дежурному офицеру; и почему она не поступила именно так?»