Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Эти болваны, депутаты Конвента, — продолжал Наполеон, — хотели сначала атаковать и взять штурмом город; но я объяснил им, что город очень сильно защищён и что, атакуя его, мы потеряем много людей; что лучше было бы стать полными хозяевами форта, который господствовал над гаванью, и тогда англичане либо будут взяты в плен, либо будут вынуждены сжечь большую часть флота и на оставшихся кораблях удалиться восвояси. Мой совет был принят; и англичане поняв, что их ждёт, подожгли свои корабли и оставили город. Если бы подул южный ветер, то все они попали бы в плен. Корабли поджёг Сидней Смит, и они бы все сгорели, если бы испанцы вели себя правильно. Это был самый прекрасный фейерверк, который можно было придумать.

Эти неаполитанцы, — продолжал Наполеон, — самые подлые канальи во всем мире. Мюрат погубил меня, когда выступил во главе их против австрийцев. Когда старик Фердинанд услыхал об этом, он расхохотался и на своём жаргоне заявил, что они поступят с Мюратом так же, как поступили с ним раньше, когда Шампонье со своими десятью тысячами французов разогнал сто тысяч неаполитанцев, словно стадо баранов. Я запретил Мюрату что-либо делать: так как после моего возвращения с Эльбы между мною и императором Австрии было достигнуто соглашение, что я отдам ему Италию, а он не присоединится к коалиции против меня. Именно это я ему обещал, и я бы выполнил своё обещание; но этот глупец, несмотря на мои указания оставаться на месте и вести себя тихо, двинулся со своим сбродом в Италию, где он лопнул, словно мыльный пузырь. Император Австрии, узнав об этом, сразу же пришёл к выводу, что Мюрат действовал в соответствии с моим приказом и что я обманул его; и сознавая, что он раньше предавал меня, он предположил, что я не намерен верить ему, и принял решение попытаться сокрушить меня всеми своими силами.

Дважды Мюрат предавал и губил меня. Ранее, когда он бросил меня, и присоединился к союзникам со своими шестьюдесятью тысячами солдат и тем самым вынудил меня оставить в Италии тридцать тысяч своих солдат, когда я так нуждался в них в других местах. В то время его армия была хорошо укомплектована французским офицерским составом. Если бы не это поспешное выступление Мюрата, русские бы отступили, так как они и не думали наступать в том случае, если Австрия откажется присоединиться к коалиции; таким образом Англия бы осталась в одиночестве и с радостью подписала мирное соглашение».

Наполеон подчеркнул, что он всегда хотел заключить мир с Англией. «Пусть ваши министры говорят что хотят, — заявил он, — я же всегда был готов заключить мир. К тому времени, когда скончался Фокс, всё было за то, чтобы осуществить это. Если бы лорд Лодердейл вёл себя искренне с самого начала, мир также был бы заключён. До начала прусской кампании я дал ему понять, что в его интересах убедить своих соотечественников заключить мир, поскольку мне бы хватило двух месяцев, чтобы стать хозяином Пруссии; по той самой причине, хотя Россия и Пруссия, объединившись, могли бы противостоять мне, сама Пруссия в одиночестве была против меня бессильна. Русским, чтобы успеть подойти на помощь Пруссии, требовался трёхмесячный походный марш; и так как я имел разведывательные данные о том, что в план проведения Пруссией военной кампании входит зашита Берлина — вместо отступления из него, чтобы дождаться помощи русских, — то я бы разгромил прусскую армию и взял Берлин до прихода русских, которым потом, когда они остались одни, я бы легко нанёс поражение. Поэтому я советовал лорду Лодердейлу воспользоваться моим предложением мира до того, как Пруссия, которая была вашим лучшим другом на континенте, будет разгромлена. Полагаю, что после этого моего совета лорд Лодердейл вел себя честно: он написал вашим министрам письмо с рекомендацией о мире; но они отвергли предложение о мире, думая, что король Пруссии во главе армии в сто тысяч солдат сможет одержать победу в схватке со мной и что это моё поражение будет означать мою гибель. Вполне возможно. Иногда одно сражение решает все, но иногда какой-нибудь пустяк решает судьбу сражения. Последовавшие события, однако, подтвердили, что я был прав: после Иены Пруссия стала моей. После Тильзита и Эрфурта письмо, содержавшее предложения о мире и подписанное императором Александром и мною, было направлено вашим министрам, но они отказались принять наши предложения».

В ответ на моё замечание о том, что вторжение в Испанию оказалось для него весьма неблагоприятной политической акцией, Наполеон ответил: «Если бы правительство, которое я там установил, осталось у власти, то это было бы самой лучшим делом, которое когда-либо случалось в Испании. Я бы возродил испанцев, я бы сделал из них великую нацию. Вместо ничтожного, слабоумного и суеверного рода Бурбонов я бы установил для них новую династию, которая бы ничего не навязывала стране, за исключением добра. Вместо наследственного рода невежд испанцы имели бы монарха, способного возродить нацию. Возможно, что Франции повезло, что моя политика в Испании не увенчалась успехом, поскольку Испания стала бы для Франции могущественным соперником. Я бы ликвидировал суеверие и духовенство, а также упразднил инквизицию и монастыри, прибежище для этих ленивых скотов в монашеских одеяниях. По крайней мере, я бы сделал их священников безобидными существами. Партизаны, которые так храбро сражались против меня, теперь сетуют по поводу своих успехов. Когда я был в последний раз в Париже, я получал письма от Мины и от многих других предводителей испанских партизан, умолявших о моей помощи, чтобы согнать с трона своих монахов».

Затем Наполеон сделал несколько замечаний в адрес губернатора, чьё поведение он противопоставил той открытой и непритворной манере, которая отличала поведение сэра Джорджа Кокбэрна. «Хотя адмирал был суров и груб, — заявил Наполеон, — но он, тем не менее, не был способен на подлые поступки. Он не замышлял чего-либо отвратительного, и поэтому ничего непостижимого и таинственного в его поведении не было. Я никогда не подозревал его в каких-нибудь дурных замыслах. Хотя он мог мне и не нравиться, тем не менее у меня не было оснований презирать его. Будучи тюремщиком, адмирал был добр и человечен, и мы должны быть благодарны ему; поскольку он был нашим хозяином, то у нас были причины быть недовольными им и жаловаться на него. Этот же тюремщик лишает меня всяких стимулов к жизни. Если бы это не было проявлением трусости и если бы от этого ваши министры не получили удовольствие, то я бы избавился от жизни. Я живу ради славы. В том, что я влачу подобное существование, заложено гораздо больше мужества, чем если бы я прекратил его. Этот губернатор ведёт двойную переписку с вашими министрами, подобную той, которой пользуются все ваши послы: одна предназначена для того, чтобы обманывать весь мир в тех случаях, когда их нет-нет да и обязывают опубликовать письма, а другая, когда в письмах сообщается истинное положение, предназначена для них самих».