Сергей Кошечкин - Жизнь Есенина

Я передал часть из них М. К. Иорданской, ведавшей беллетристическим отделом в «Современном мире», часть Я. Л. Сакеру, редактору «Северных записок». Сказал об Есенине и М. А. Славинскому, секретарю «Вестника Европы», мнение которого имело вес и значение в журнале. «Северные записки» взяли все стихи, «Современный мир» — одно. Это сразу окрылило его.

Затеяв работу о читателе из народа [12] См.: Клейнборт Л. Русский читатель-рабочий. Ленинград, Изд. Губ. Проф. Совета, 1924. — работу, опубликованную целиком уже в годы революции, — я разослал ряд анкет в культурно-просветительные организации, библиотеки, обслуживавшие фабрику и деревню, в кружки рабочей и крестьянской интеллигенции. Объектом моего внимания были по преимуществу Горький, Короленко, Лев Толстой, Гл. Успенский. Разумеется, я не мог не заинтересоваться, под каким углом зрения воспринимает этих авторов Есенин, и предложил ему изложить свои мысли на бумаге, что он и сделал отчасти у меня на глазах.

Он, без сомнения, уже тогда умел схватывать, обобщать то, что стояло в фокусе литературных интересов. Но читал он, (в лучшем случае, беллетристов. И то, по-видимому, без системы. Так, Толстого он знал преимущественно по народным рассказам, Горького — по первым двум томам издания «Знания», Короленко — по таким вещам, как «Лес шумит», «Сон Макара», «В дурном обществе». Глеба Успенского знал «Власть земли», «Крестьянин и крестьянский труд». Еще хуже было то, что он не любил теорий, теоретических рассуждений.

— Люблю начитанных людей, — говаривал он, обозревая книжные богатства, накопленные на моих книжных полках.

А вслед за тем:

— Другого читаешь к думаешь: неужели в своем уме?

Он всем существом был против «умственности». Уже в силу этого моя просьба не могла быть ему по душе. Однако он то и дело углублялся в сад, лежа на земле вверх грудью то с томом Успенского, то с томом Короленко. За ним бежал Трезор, с которым он был уже в дружбе. Правда, пишущим я его не видел. Все же, однако, он мне принес наконец рукопись в десять — двенадцать страниц в четвертую долю листа.

Писал же он вот что.

О Горьком он отзывался как о писателе, которого не забудет народ. Но в то же время убеждения, проходившего через писания многих и многих из моих корреспондентов, что Горький человек свой, родной человек, здесь не было и следа. В отзыве бросалась в глаза сдержанность. Так как знал он лишь произведения, относящиеся к первому периоду деятельности Горького, то писал он лишь об их героях — босяках. По его мнению, самый тип этот возможен был «лишь в городе, где нет простору человеческой воле». Посмотрите на народ, переселившийся в город, писал он. Разве не о разложении говорит все то, что описывает Горький? Зло и гибель именно там, где дыхание каменного города. Здесь нет зари, по его мнению. В деревне же это невозможно.

Из произведений Короленко Есенину пришлись по душе «За иконой» и «Река играет», прочитанные им, между прочим, по моему указанию. «Река играет» привела его в восторг. «Никто, кажется, не написал таких простых слов о мужике», — писал он. Короленко стал ему близок «как психолог души народа», «как народный богоискатель».

В Толстом Есенину было ближе всего отношение к земле. То, что он звал жить в общении с природой. Что его особенно захватывало — это «превосходство земледельческой работы над другими», которое проповедовал Толстой, религиозный смысл этой работы. Ведь этим самым Толстой сводил счеты с городской культурой. И взгляд Толстого глубоко привлекал Есенина. Однако вместе с тем чувствовалось, что Толстой для него барин, что какое-то расхождение для него с писателем кардинально. Но оригинальнее всего он отозвался об Успенском. По самому воспроизведению деревни он выделял Успенского из группы разночинцев-народников. Как сын деревни, вынесший долю крестьянина на своих плечах, он утверждал, что подлинных крестьян у них нет, что это воображаемые крестьяне. В писаниях их есть фальшь. Вот у Успенского он не видел этой фальши. Особенно пришелся ему по вкусу образ Ивана Босых. Он даже утверждал, что Иван Босых — это он. Ведь он, Есенин, был бы полезнее в деревне. Ведь там его дело, к которому лежит его сердце. Здесь же он делает дело не свое. Иван Босых, отбившись от деревни, спился. Не отравит ли и его город своим смрадным дыханием!

Повторяю, все это было малограмотно, хаотично. Но живой смысл бил из каждого суждения рыжего рязанского паренька.

Л. Клейнборт

Когда мне было лет тринадцать, значит, в 1915 году, я уже хорошо знала Сергея Есенина. На станцию Дивово приезжали крестьяне соседних селений, в том числе из Константинова и Кузьминского. Провожали близких в Москву, в Рязань, встречали приехавших поездом. Заходили в чайную, где перед отправкой и прибытием пассажирских поездов всегда было шумно. Я постоянно находилась в чайной и слышала громкий разговор константиновских и кузьминских жителей. От них-то и узнала, что Есенина, приезжавшего из Москвы, иной раз встречал его дедушка, высокий старик с бородой [13] Федор Андреевич Титов. . Я видела, как он подъезжал на телеге к чайной, привязывал лошадь на коновязи и заходил к нам выпить чашку чаю. С прибытием московского поезда он появлялся уже с внуком, которого называл Сергеем, а тот его — дедушкой. Сергей нравился мне и сестрам своей красивой внешностью и добрым к нам отношением. Может быть, он замечал, как дядя Гриша, толстый, лысый, с длинными усами украинца, сердито ворчал на нас, да и его жена обычно была нами недовольна. Думаю, поэтому Есенин шутил с нами, старался развеселить.

Он приезжал к родным в Константиново на рождество и пасху, а дедушка встречал и провожал его. Однажды мы с подругой Настей Логиновой забежали в чайную и увидели Есенина с дедушкой. Они сидели за столом, Сергей что-то писал. Вдруг он сердито ударил кулаком по столу. Мы испугались и выбежали из чайной. Вслед за нами и он вышел на крыльцо, сказал: «Извините, девочки, я, вижу, напугал вас? Но пугать вас я совсем не хотел: писал, а у меня не получалось, вот и разозлился».

После Октябрьской революции я видела Сергея Есенина еще два или три раза в этой чайной. И дедушку его, и сестер, Катю и Шуру.

Не знаю, в каком году снесло бурей крышу с дома Галишникова. Но второй этаж сломали, и стала чайная одноэтажной. Неизвестно мне также, в какое время в этой бывшей чайной поселилась чья-то семья. Когда я теперь еду на поезде через Дивово, то смотрю в окно на знакомое мне с детских лет здание, где столько раз видела Сергея Есенина…

Л. Полуэктова

Есенин появился в Петрограде весной 1915 года. Он пришел ко мне с запиской Блока.

И я и Блок увлекались тогда деревней.