Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

В гротескных глубинах «сталинщины», среди миллионов других, затаился жутковатый эпизод, бросающий отблеск на то, как много значит семья даже на краю гибели. По неизвестной причине в какой-то момент «большого террора» сотрудникам НКВД было приказано не расстреливать арестованных сразу, а непременно добиться от них признания вины в выдуманных и прпписанных им преступлениях. Кто-то подслушал разговор двух палачей в офицерской столовой следственной тюрьмы. «Вам хорошо, — говорил один другому, — вашей группе в этом месяце достались одни семейные. Таким пригрозишь арестом близких в случае запирательства, и они тут же подписывают любое признание и тихо идут на расстрел. А у нас почти одни только холостые. Среди них есть такие, что его хоть неделю пытай, он, гад, упрётся и будет только зубами скрипеть, а не сознается».

Спрашивается: если семья так важна и дорога людям, как могло случиться, что цивилизованные народы индустриального мира допустили такую эпидемию разводов? Последние данные статистики показывают, что половина заключаемых сегодня браков закончатся разводом. Сегодня трудно встретить человека, родившегося после Второй мировой войны и не пережившего в детстве ухода одного из родителей из семьи. По сути, вырастают поколения душевно травмированных новых беспризорников, которым не у кого было учиться доброте, честности, отзывчивости, правилам достойного поведения.

Думается, корни этого бедствия следует искать в медленной перемене взглядов на институт брака, протекавшей в 19-ом веке. Ещё в «Евгении Онегине» старая няня Татьяны Лариной на её вопрос «была ль ты влюблена когда-то?» отвечает: «И полно, Таня, в эти лета мы не слыхали про любовь». Профессиональная сваха вела переговоры между родителями жениха и невесты, стороны достигали уговора, и обручённых (обречённых?) вели под венец. Такие правила доминировали не только в крестьянской среде, но и в верхних слоях общества. У молодых не спрашивали согласия, порой они впервые видели друг друга уже в церкви. Конечно, такое безразличие к человеческим чувствам приводило к тому, что супружеские отношения часто были лишены тепла, доверия, взаимопонимания. Доходило и до трагических исходов.

Бунт против родительской власти в этом важнейшем деле поначалу выражался в побегах влюблённых (читай «Станционный смотритель»), в отказе идти под венец («Дубровский»), в тайных венчаниях с избранницей сердца (отец героя в «Дворянском гнезде»), даже в самоубийствах («Гроза»). Одновременно изящная словесность начала на все лады превозносить любовный жар как единственный критерий, единственную путеводную звезду, которой должен следовать человек в деле продолжения рода. Брак по сговору, по расчету осуждался, высмеивался, объявлялся насилием над свободным человеческим сердцем. Стихи, романсы, оперные арии прославляли искреннюю любовь-страсть, таинственно соединявшую сердца молодых людей, избравших друг друга. Деспотичная власть родителей отступала, живое чувство вступало в свои права — это казалось очередной победой прогресса и гуманизма!

В этом победном наступлении тонули голоса немногих скептиков, выражавших опасения, сомневавшихся в том, что столь серьёзное и долгое дело как создание и сохранение семьи может быть построено на таком изменчивом и быстротечном чувстве как страстная любовь. «С милым рай и в шалаше» звучит, конечно, красиво, но что произойдёт, когда придёт зима, замёрзнет ручей, обтекающий шалаш, заплачут народившиеся детишки? Или увянет одна любовь, зародится новая, к случайно встреченной «средь шумного бала», у подножия Кавказских гор, в «тёмных аллеях»?

Прозорливый юный мудрец Лермонтов предупреждал себя и своих современников:

Скептикам затыкали рот, их объявляли бесчувственными реакционерами, новыми Монтекки и Капуллети, снова готовыми погубить Ромео и Джульетту. Волшебные голоса знаменитых певиц доносили до открытых благодарных сердец слушателей слова Кармен: «Любовь свободно мир чарует, законов всех она сильней!»

Как щедро, безоглядно, настойчиво, а порой и безалаберно русский язык пускает в дело слово «любовь»!

Я люблю свою жену.

Он любит картошку.

Мы любим рыбалку.

Все любят деньги.

«Она любила Ричардсона».

Как можно не любить цветы, звёздное небо, морской простор?!

Мастер словесного эпатажа, Владимир Маяковский, объявлял, что он «любит смотреть, как умирают маленькие дети».

И в этом сумбуре легко исчезает, теряется важнейшее различие между тем, что следовало бы именовать «любовь-страсть», «влюблённость» и «любовь-доброта».

Разница между ними — как разница между огнём костра и огнём в печи.

Огонь костра ярче, жарче, виден дальше, раздвигает ночной мрак на вёрсты кругом. Но он не может гореть вечно, рано или поздно потухнет.

Огонь в печи прорывается короткими проблесками в прорезях печной дверцы, вокруг него не станешь водить хоровод, им нельзя украсить фотоснимок. Но на нём можно сварить обед, он наполнит печь жаром, который разгонит окружающий холод, позволит выживать в доме, окружённом морозом и мраком.

В отстаивании права молодых людей на любовь-страсть, чуткие и чувствительные люди вошли в такой азарт, что наложили на неё непосильную обязанность: быть строительной площадкой, фундаментом для постройки семейного здания. Наоборот, любовь-доброта была отодвинута на задний план, приравнивалась к скучным, бытовым заботам. А что случится, когда любовь страсть истает, улетучится, когда её вытеснит новая? О, тогда мы разрешаем вам развестись и строить новую семью на новом фундаменте! То, что позади останутся развалины нескольких жизней в учёт не принималось.

Любовь-доброта, на которой только и можно строить семью, была объявлена второсортной, «ненастоящей», неотделимой от детских пелёнок, горшков, клистиров. Молодые люди, замороченные раздуваемым культом любви-страсти, после вступления в брак впадали в отчаяние. Яркий пример такого горестного разочарования мы находим в дневниковых записях Льва Толстого, датированных 1863 годом:

«До женитьбы я был игрок и пьяница. Но за прошедшие десять месяцев я впал в запой хозяйством и в этом запое стал маленьким и ничтожным, вверг себя в пошлость жизни, ненавистную мне с юности. Чего мне надо? Жить счастливо, то есть быть любимым женой и собой, а я ненавижу себя за это время. Даже когда пишу в дневнике, спрашиваю себя: а не фальшь ли? Не для неё ли, которая читает из-за плеча, я всё это пишу? Разве за эти месяцы не стал ты самым ничтожным, слабым, бессмысленным и пошлым человеком?» [425] Цитируется по книге Игоря Ефимова «Ясная Поляна» (Новосибирск, СИС, 2015), стр. 34–35.