Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

Исследователи, идолизирующие рациональное начало во всём происходящем, выстраивают такую модель: да, голод в деревне был организован намеренно, но это было необходимо для того, чтобы бегущие в город крестьяне обеспечили исчерпывающий ресурс дешёвой рабочей силы для промышленных предприятий. Однако они забывают, что социалистическая система планирования изначально иррационально ненасытима. Она нацелена только на бесконечное наращивание производства товаров и услуг независимо от того, есть на них спрос или нет, готовы ли другие отрасли использовать производимое или оно останется ржаветь на задворках, гнить на складах.

Следует помнить, что в течение целой декады ряды партийной иерархии, по указаниям вождя, пополнялись исключительно близорукими. Оказавшись на посту заводского парторга, такой выдвиженец должен был требовать у своего планового отдела поквартальных отчётов о выполнении плана. Естественно, оставшиеся в руководящем слое дальнозоркие должны были спрашивать у него: «Но в каких единицах мы должны измерять выполнение? Наш завод выпускает электромоторы, различающиеся по мощности, габаритам, весовым и монтажным характеристикам — больше ста различных моделей. Должны ли мы докладывать об их изготовлении по суммарному числу выпущенных единиц, или по общей мощности, или по весу, или по какому-то другому параметру?». Партийный секретарь не знал, что им ответить и, на всякий случай, писал донос в ГПУ о том, что на его предприятии затаились саботажники-вредители, тормозящие выполнение плана.

Так как Маркс ошибаться не мог, возникла необходимость искать виновных в буксировании плановой системы управления хозяйством. Процессы над «вредителями» начались уже в 1928. Конечно, жертвами их в первую очередь становились инженерно-технические работники, учёные, люди с образованием. Ведь товарищ Сталин объяснил, что с прогрессом социализма классовая борьба будет только обостряться, потому что эксплуататорские классы будут усиливать сопротивление.

Первым состоялся открытый суд над группой инженеров Донецкого угольного бассейна, так называемое «Шахтинское дело». Вредителями оказалось удобно объяснять и провалы в сельском хозяйстве. С 1928 по 1933 год имело место катастрофическое снижение поголовья скота: число лошадей уменьшилось с 32 миллионов до 17, крупного рогатого скора — с 60 до 33, свиней — с 28 до 10 и т. д. [523] Хлевнюк, ук. ист., стр. 128. В этом обвинили учёных-бактериологов во главе с профессором Каратыгиным — на закрытом суде всех приговорили к расстрелу. Так же закончился суд над работниками пищевой промышленности во главе с профессором Рязановым, обвинёнными в создании голода, — 48 расстрелянных. Вредительство в сфере планирования было приписано группе бывших меньшевиков. [524] М. Геллер, А. Некрич. «Утопия у власти» (London: Overseas Publication Interchange, 1986), стр. 887.

Планы пятилетки оказались провалены по всем основным показателям. Производство чугуна — 6 миллионов тонн вместо намеченных 17, нефти — 21 вместо 45, тракторов — 49 тысяч вместо 170, автомобилей — 24 тысячи вместо 200. Здесь одними «вредителями» дело не обошлось, пришлось привлекать «зарубежных врагов, засылающих шпионов». В 1934 году была осуждена и расстреляна группа работников Сибирского металлургического завода за «шпионаж в пользу Японии». [525] Хлевнюк, ук. ист., стр. 181.

Здесь будет уместно вернуться к началу данного фрагмента и вновь задаться вопросом: «Можно ли считать Сталина умным?». Как мы должны оценивать руководителя страны, который, нацелившись на подъём сельского хозяйства, начинает с того, что высылает и расстреливает два миллиона лучших крестьян? А нацелившись на индустриальный прогресс, уничтожает слой за слоем лучших образованных специалистов?

Может быть, к разгадке этого парадокса нас сможет приблизить эпизод из революционного прошлого Кобы. Каменев, находившийся вместе с ним в Туруханской ссылке, вспоминал один разговор. Во время совместного ужина зашла речь о том, что доставляет наибольшее удовольствие в жизни. Кто-то говорил о женщинах, кто-то об искусстве, кто-то о борьбе за освобождение пролетариата.

— Нет, — сказал разомлевший от вина Сталин. — Главное удовольствие: выбрать жертву, тщательно разработать план мести минута за минутой, осуществить её и отправиться спать. [526] Montefiore, Simon Sebag, Young Stalin (New York: Alfred A. Knopf, 2007), p.295.

Примечательно начало этого застольного признания: «выбрать жертву». Вопрос «за что я мщу?» не возникает. Все кругом враги, все так или иначе заслуживают возмездия. Сотрудники ГПУ и НКВД иногда не без гордости роняли шутку: «Был бы человек, а дело на него найдётся».

Думаю, это даёт нам право предложить такую формулу:

Иосиф Джугашвили, он же Коба-Сталин, обладал умом цепким, способным хранить огромные объёмы информации. Но при этом его мозг был безнадёжно перегружен планами мести. Мести всем и за всё. У него просто не оставалось клеток, которые могли бы сравнивать выгоды и опасности разных решений, отличать правильные от неправильных, выполнимые от невыполнимых. Наилучшим решением в его глазах было то, которое обещало наиболее полное утоление жажды мести.

Вспомним: «Правильно то, что я говорю сегодня». А когда жизнь ставила его лицом к лицу с очередным поражением, результат был только один: напряжённый поиск того, кто заплатит за это поражение, кто станет очерёдной жертвой его мести. Единственное, что русско-грузинский фараон сумел произвести к 1934 году, причём в невероятных количествах — это СТРАХ. Страх сковал страну, но он же сыграл роль цемента, на котором держалась государственная постройка. Традиционный «страх Божий» растворился, исчез рядом со страхом перед обожествлённым вождём.

Исчезли также понятия «вины» и «невиновности». Карающий меч мог упасть на любого. А разве не так ощущал Бога праведник Иов? «Он губит и непорочного, и виновного; если этого Он поражает бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается; Земля отдана в руки нечестивых, лица судей её Он закрывает» (Иов, 9:22–24).

Любой из миллионов мучеников, ставших жертвой великого душегуба, согласился бы, что портрет, набросанный Иовом, вполне подошёл бы и «вождю мирового пролетариата».

Наступление индустриальной эры требовало пересмотра многих экономических теорий. Специалисты должны были признать, что их вера в универсальную благотворность рынка, способного рано или поздно выправлять любые огрехи, дала сильные трещины. Да, разорение отсталого промышленного предприятия можно было считать положительным фактором в жизни хозяйственной системы. Но тысячи уволенных при этом работников оказывались лицом к лицу с нищетой, голодом, даже гибелью. Необходимо было принимать какие-то меры, и все проекты, нацеленные на борьбу с этими кризисными явлениями, неизбежно окрашивались чертами социализма. Пособия по безработице, права профсоюзов, обязанности нанимателей по отношению к своим работникам — всё это становилось темой жарких политических дебатов в Европе и Америке.