Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Австрийский Тироль — самое живописное место Европы. В нем нет пугающего величия Энгадина, и пейзажи куда более приятны взгляду. Лоуренс много занимался скалолазанием с местными проводниками. У него хорошо выходило — его с детства приучали ходить по ледникам и забираться на высочайшие горы Европы. Миссис Вэйл была одной из первых женщин-покорительниц Альп. Лично я терпеть не могла даже просто ходить вверх по склонам и не помнила себя от страха, когда Вэйлы единственный раз взяли меня с собой на ледник Диаволецца рядом с Санкт-Морицем. Мне казалось, что мы можем сорваться в любую расселину, и в какой-то момент мы и правда чуть не погибли, но это, по всей видимости, и составляет часть того удовольствия, которое заставляет людей заниматься этим противоестественным спортом. Они утверждают, что то чувство, когда они добираются до вершины горы высотой в несколько тысяч футов и видят восходящее солнце, сполна окупает часы трудов и все преодоленные опасности. Вне сомнения, они честно заслуживают свою награду.

В конце концов Лоуренс сдался и отвез меня в Санкт-Мориц. Полагаю, ему не нравилось бывать в кругу моей родни, хотя мне постоянно приходилось быть с его семьей. После Санкт-Морица мы отправились к озеру Комо с Бенитой и ее мужем и остановились в Тремеццо. Миссис Вэйл и Клотильда тоже к нам присоединились. Мы плавали в озере, играли в теннис, и я пыталась научиться играть в гольф, чтобы не отставать от Вэйлов. У меня получалось так плохо, что я решила, будто это я способствовала скорой смерти своего учителя, и насовсем оставила этот спорт. Бенита с ее мужем учили меня играть в маджонг. Я стала одержима этой игрой. По вечерам мы танцевали.

К тому времени Синдбад уже умел ходить и говорить и стал очень симпатичным. Его черные волосы превратились в густые светлые кудри; у него уже выросло порядком зубов, а щеки покрылись чудесным розовым румянцем. Я была от него без ума, как и все остальные члены моей семьи. Бенита тоже его обожала; ей после нескольких выкидышей так и не удалось завести своего ребенка. Лоуренс не хотел детей, но, когда Синдбад появился на свет, он влюбился в него. Он мечтал о дочери, и я обещала ему однажды ее подарить, скольких бы попыток для этого не требовалось. Так мы решили завести девочку. Поначалу у нас ничего не получалось — мы впустую старались три месяца. Синдбаду на тот момент было восемнадцать месяцев.

Бенита с мужем вернулись в Америку, а мы с Лоуренсом остались с его семьей в Тремеццо до конца лета. Нас даже ненадолго посетил мистер Вэйл, но потом вернулся в санаторий.

Мы поехали в Милан, где Клотильда должна была вступить в оперную труппу. Ей предстояло петь где-то в провинциальных театрах Италии. Мы с Лоуренсом оставили ее и отправились в Венецию, где остались на три месяца. За умеренные деньги мы сняли комнаты в гнетущем старомодном отеле на набережной Рива. До сих пор я останавливалась исключительно в роскошных гостиницах. У Лоуренса был кабинет с большой печью, которая распространяла такой жуткий запах, что он не мог работать. В конце концов мы решили выяснить, в чем дело, и нашли в ней гору французских писем. После их сожжения мы выскребли весь каучук, и Лоуренс смог вернуться к своему роману.

С нами была Мэри. Она любила Италию и каждый год несколько месяцев проводила в старом замке в Антиколи недалеко от Рима. К тому моменту она уже почти стала местной и испытывала самые теплые чувства к этому народу. Она со всеми говорила на уверенном итальянском. Я через какое-то время тоже стала говорить на нем свободней. Я много лет учила итальянский, но никогда не чувствовала, что это реальный язык, до тех пор пока не пожила в Италии. Особенно нереальными казались пьесы и романы Д’Аннунцио, когда я читала их в Нью-Йорке.

Лоуренс встретил в Венеции своего старого друга, Дженнаро Фаваи. Он был итальянским евреем, похожим на Эль Греко, с длинным лицом и черной бородой. На жизнь он зарабатывал тем, что подделывал старых мастеров, и его копии потом продавали доверчивой публике. Он временно оставил свою работу, чтобы помочь нам купить антикварную мебель, которой мы решили обставить наш дом. Пускай дома у нас не было, но я знала, что если мы решимся купить мебель, то найдем и куда ее поставить.

Совершать покупки в Италии оказалось почти так же утомительно, как в Каире. Невозможно было обойтись без торгов. Ужасно надоедало ходить в один и тот же магазин по шесть или семь раз, чтобы добиться сносной цены. Фаваи нашел несколько замечательных предметов, которые стоило бы уже хранить в музеях. Антиквариат представлял еще отдельную сложность в том смысле, что правительство запрещало вывозить его через итальянскую границу. Мы нашли прекрасный дубовый буфет XV века, который могли поднять только четверо мужчин. Он показался нам испанским, потому что когда-то он был обит красным бархатом, остатки которого сохранились вокруг металлических инкрустаций. На одном чердаке в Тревизо Фаваи обнаружил красивый сундук XIII века с замечательным резным изображением сцены крещения и женщины, падающей в обморок. Разумеется, мы его купили, а позже я обнаружила его близнеца в музее Виктории и Альберта в Лондоне. Мы нашли одиннадцать трехногих дубовых стульев, все с разной резьбой. Ловкий продавец предложил нам заказать у него двенадцатый. Уже после этого мы обнаружили дюжины таких же стульев у множества других торговцев антиквариатом.

Заниматься этим было ужасно интересно, но больше всего мне понравилось узнавать Венецию пешком. Лоуренс жил там ребенком; его отец каждую осень ездил туда рисовать. Лоуренс знал каждый камень, каждую церковь, каждую картину в Венеции; он стал ее вторым Рёскиным. Он водил меня по улицам, свободным от лошадей и автомобилей, и я проникалась к этому месту страстью, оставшейся со мной на всю жизнь. В Венеции все не только красиво, но неожиданно; она очень маленькая, но очень сложно устроена из-за S-образной формы Гранд-канала, и ты без конца теряешься на ее крохотных улицах. Каждый раз ты все равно неизбежно выходишь к Гранд-каналу, но совсем не там, где ожидал. И ничто так не отнимает силы, как эти променады, когда тебе приходится пешком преодолевать бесконечные мосты со ступенями.

Площадь Сан-Марко с восхитительным византийским собором с куполом в форме мыльного пузыря и галереями XVII века — одна из самых красивых площадей в мире. По ней было бы приятно прогуляться — там тоже нет автомобилей и лошадей, если бы не толпы туристов. Чуть более возможным представляется сидеть в кафе по ее периметру или слушать по вечерам музыку духового оркестра. Гораздо больше мне нравились другие маленькие пьяццы, которые я встречала во время прогулок по городу. О них не знает никто, кроме самих венецианцев — туристы никогда не выходят за пределы площади Сан-Марко. Тем не менее у каждого прихода в Венеции есть своя пьяцца.