Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Совсем необязательно терпеть дурные запахи Венеции. Со временем они исчезают или перестают иметь значение по сравнению городом, сохранившим десять веков архитектуры. Само собой, я хотела купить palazzo , но этому вновь помешала предусмотрительность моих дядьев, заставивших меня поместить все мои деньги в доверительные фонды.

Пока мы жили в Венеции, Лили заболела пневмонией, и ответственность за Синдбада теперь лежала на мне каждый день, а не только по четвергам, как я привыкла. Я так устала всюду таскать тяжелого ребенка, которому не нравилось самому переходить мосты с их ступеньками, что наняла себе в помощницы маленькую служанку. К моему стыду, ей оказалось около четырнадцати лет, и размером она не сильно превосходила Синдбада, но, полагаю, она привыкла справляться с большой семьей и младшими братьями и сестрами. Мы часто водили его на площадь кормить голубей.

Зимой туристы исчезли, и голуби без регулярной кормежки в буквальном смысле стали голодать. Мы чувствовали, как будто на нас возложена обязанность обеспечивать их дозволенным муниципалитетом Венеции рационом. Каждый день в полдень мы приходили на площадь с пятикилограммовыми мешками зерна. От хлопанья крыльев голодных существ становилось не по себе, и нас чуть не сдувало волнами взбаламученного воздуха.

Из-за своей любви к вниманию Лоуренс одевался весьма эксцентрично. Помимо того что он пренебрегал шляпами и ему на лицо падали золотистые волосы, он привлекал взгляды и другими способами. Он носил белые, лазурно-голубые, терракотовые или бежевые пальто. Свои рубашки он шил из материалов, предназначенных для совсем иных целей. Они были самых разных цветов, и больше всего он любил найти какую-нибудь причудливую ткань для штор или обивки в универмаге «Либертис» в Лондоне. Потом эти яркие, иногда c цветочным узором ткани он приносил к самым консервативным портным на Хаф-Мун-стрит и настаивал (к их изумлению) на том, чтобы они сшили ему из них рубашки. Сандалии он носил чаще, чем ботинки. Ступни у него сходились мысками, как у голубя. У него был какой-то комплекс, связанный с обувью: каждый раз, когда мы заходили в обувной магазин, он закатывал скандал и, чаще всего, в ярости покидал его, ничего не купив. Его пиджаки и брюки тоже отличались неординарностью. Он носил самые броские брюки, какие мог найти, и они бывали всех возможных цветов. Как-то раз ему сшил коричневый вельветовый костюм один из моднейших портных в Лондоне, но тем не менее он предпочел носить рабочие французские штаны из синего бархата, которые нашел на рынке в Тулоне. Помимо всего этого он обладал коллекцией несусветных галстуков.

В Венеции Лоуренсу пришла в голову нелепая идея сшить себе соболиную шапку, чтобы защитить уши от холода. Мне кажется, он видел в ней некий символ власти. Я отказалась удовлетворять это крайне экстравагантное желание. Вместо этого, после множества ссор, я заказала для него итальянскую офицерскую шапку из черной ткани с бархатным отворотом. Поначалу она ему не понравилась, но вскоре он понял, как хорошо она смотрится с его красивыми светлыми волосами, и сам привязался к ней.

Когда сезон дождей наконец прогнал нас из Венеции, мы поехали в Рапалло. Там по крайней мере было солнце, но за это пришлось заплатить. Невероятно скучный городишко! Там мы встретили Эзру Паунда и, вступив в его теннисный клуб, каждый день играли с ним теннис. Эзра играл хорошо и голосил как петух при каждом удачном ударе. Позже, когда мы встретились в Париже, я сказала ему, что терпеть не могу его обожаемый Рапалло, на что он ответил: «Может, у тебя с ним связаны неприятные личные воспоминания?» Несомненно, так и было. Помимо ужасной скуки мою жизнь омрачали постоянные ссоры с Лоуренсом.

В канун Нового года мы посетили вечеринку в частном ночном клубе. Лоуренс приревновал меня к мужчине, который пригласил меня на танец, и, подойдя к его столу, оскорбил его. За этим последовал большой скандал. Лоуренс схватил меня за плечи и швырнул о стену. Такое обращение мне пришлось совсем не по нраву, особенно если учесть, что я снова носила ребенка. В конце концов нас насильно вывели из заведения и с тех пор косо смотрели в теннисном клубе.

Однажды вечером мы с Лоуренсом сильно поругались наедине. Началось все с того, что он назвал Бениту скучной, а я в отместку обозвала Клотильду шлюхой. Это так разозлило Лоуренса, что он разбил вдребезги туалетный набор из панциря черепахи, который я купила в тот день после нескольких месяцев торгов, как это всегда бывает у итальянцев. Он прекрасно знал, что набор для меня значил. У меня с детства был комплекс, связанный с туалетными наборами, из-за моего трепета перед серебряными щетками и гребнями моей матери. В детстве я потратила все свои сбережения в магазине на бульваре Осман на набор из двадцати трех предметов из слоновой кости для собственного туалетного столика. Они для меня были чем-то вроде фетиша; на каждом предмете я заказала гравировку своего имени, Пегги. Со времен своей поездки в Италию с Валери я мечтала приобрести набор из панциря черепахи на замену тому первому, из слоновой кости, который уже давным-давно потерялся.

Разбив его, Лоуренс ранил меня неописуемо. После этого он потащил меня на берег моря и, несмотря на холодную ночь, бросился в воду, не раздеваясь. Затем он настоял на том, чтобы мы пошли в кино, где он сидел и трясся в мокрой одежде. Так что предположение Эзры, что у меня от Рапалло остались не лучшие воспоминания, имело основания.

Мы поехали на автомобиле дальше по берегу и по дороге в Париж обнаружили очаровательное местечко под названием Ле Канадель. В то время о нем почти никто не знал, и оно оставалось неосвоенным. Находилось оно посередине между Сен-Рафаэлем и Тулоном на берегу под Маурскими горами. Там был длинный безлюдный песчаный пляж, обрамленный сосновым лесом. Мы остановились в убогом мелкобуржуазном отеле, но ниже него обнаружили кафе-гостиницу мадам Октобон, где, несмотря на простую обстановку, подавали великолепную еду, и люди приезжали издалека, только чтобы поесть здесь. Мы решили поселиться в этом уголке мира и стали узнавать, есть ли в округе дома на продажу. Нам сказали, что есть один, примерно в миле. Дом назывался «Ля Круа Флери»; в нем каждую зиму останавливались Кокто с Раймоном Радиге. Он стоял почти у моря и имел собственный пляж, тянувшийся примерно милю в сторону мыса Кап-Негре. На этом пляже высадились первые американские войска в 1944 году для освобождения южной Франции.

Это был не слишком приветливый, но приятный белый оштукатуренный дом в прованском стиле. Двойная внешняя лестница вела на балкон, через который можно было пройти в три просторные комнаты. В задней части располагались еще три комнаты и ванная. Из-за скромных размеров дома владелец пристроил к нему крыло, что сделало его не только сносным, но даже заманчивым. Крыло это состояло из одной большой залы с огромным камином и тремя французскими окнами, которые упирались в высокий потолок и выходили на прелестную террасу с апельсиновыми деревьями и пальмами на высоте сорока футов над уровнем моря. На первом этаже находилась кухня с простой угольной печью, еще две комнаты и уборная. Там не было ни телефона, ни электричества, зато было много солнца и сосен, море и уединенный пляж. Чего было еще желать? На другой стороне дороги стоял двойной гараж с тремя комнатами для прислуги. Слева от дома было три четверти акра невозделанной земли, поросшей соснами, и в этом крошечном лесу затерялась зеленая деревянная хижина.