Анна Берзер - О Викторе Некрасове

— Во-первых, твои не напечатают, тут много… А во-вторых… Послушай, я, кажется, кое-что придумал. — И, как всегда в такие минуты, в глазах его появился озорной блеск. — А почему бы тебе не приехать за этим выдающимся произведением к нам в Ялту? Совместим полезное с приятным, а редакция не обеднеет от твоей командировки на пару дней…

Некрасов был большим мастером по созданию всяких, как сегодня сказали бы, нестандартных ситуаций — с невероятными поездками и неожиданными встречами. Я, конечно, загорелся — кто отказался бы провести новогодний уик-энд в Ялте в такой компании? Тут же вспомнилось, что в феврале 1968 года будет широко отмечаться 25-летие Сталинградской битвы. Когда я, позвонив первому заместителю главного редактора «Литгазеты» В. Сырокомскому, сказал, что могу подготовить для редакции неопубликованные страницы из «Окопов…», но для этого необходимо съездить на пару дней к автору в Ялту, Виталий Александрович, не раздумывая, тут же дал свое «добро».

Это были, наверное, самые лучшие дни нашей многолетней дружбы. Он был, как всегда, с мамой. Рядом жила Ася Берзер, Анна Самойловна, — его любимый редактор: именно она, как известно, готовила к печати и вела в «Новом мире» все его публикации. Им хорошо работалось. Настроение было отличное. Январь выдался сухим и в меру теплым. А главное — абсолютно трезвым! Мы наслаждались прогулками, бесконечными разговорами, много шутили, смеялись… Даже не могу вспомнить, кто еще из писателей жил тогда в Ялтинском доме творчества — нам никто не нужен был. С его слов я записал в блокноте короткое авторское предисловие. Вот оно:

«Предлагаемые читателю главы из повести „В окопах Сталинграда“ написаны были 23 года назад, летом 1945 года, но в книгу не вошли. И не вошли по следующей причине. Закончив две части повести (кончались они тогда подготовкой к танковой атаке на водонапорные баки Мамаева кургана — глава 26-я), я отпечатал их на машинке и приступил к 3-й части — к танковой атаке и последовавшим за ней событиям.

Но тут подвернулась возможность, хотя я уже демобилизовался, побывать в Польше, Австрии, Чехословакии. Работа была прервана. Перед отъездом я успел только дать своему другу-москвичу отпечатанный текст — пусть повезет в Москву, покажет кому-нибудь, авось…

За время моего отсутствия рукопись побывала во многих руках и редакциях и в конце концов попала в „Знамя“. Всеволоду Вишневскому она понравилась, и решено было немедленно сдать ее в набор. Но с условием: не канителиться с 3-й частью, а тут же, в Москве (я приехал из Киева), срочно написать концовку и сразу же — в типографию. Так родились последние четыре главы.

Публикуемое ниже — начало „несостоявшейся“ третьей части. Смею надеяться, что ко дню 25-летия окончания Сталинградской битвы рассказ о последних днях сражения представит для читателей „Литературной газеты“ определенный интерес».

…Интерес был более чем «определенный». Эти главы мы опубликовали 31 января 1968 года, в канун юбилея битвы, под названием «Чертова семерка» (тогда у нас в стране с успехом шел американский фильм-боевик «Великолепная семерка»).

Нужно отдать должное «Литературке». Несмотря на то, что уже полным ходом начинался второй этап гонений и нападок на Некрасова, наша газета продолжала, в отличие от других изданий, печатать опального писателя. Это имело для него немаловажное значение, ибо даже «Новый мир» не мог тогда напечатать «Городские прогулки». У нас же в «Литгазете» ко Дню Победы в 1969 году все-таки вышел четырехколонник «Валега» под рубрикой «Где же вы теперь, друзья-однополчане?». Описана там довольно занимательная история некрасовского ординарца — героя его первой книги, героя его же фильма и, наконец, живого прототипа, история, которая вышла позже в качестве постскриптума к «Трем встречам» в книге «В жизни и в письмах» — кажется, последней книги Виктора Некрасова, изданной на родине.

Вот она лежит передо мной: небольшая, в светлой обложке с фотопортретом автора в полный рост. Стройный, элегантный. Вроде бы на ходу приостановился и с удивлением или иронией глядит на нас. На моем экземпляре автор собственноручно пририсовал себе фломастером тросточку (к тросточке мы еще вернемся), будто держит ее в руке, а на внутренней странице оставил надпись: «Дорогому моему Гришке — без слов… Вика 17/IX-71».

В эту книгу вошла и «Чертова семерка», о которой упоминалось выше. А вообще, некрасовские «рассказы с постскриптумами» могут сказать читателям об их авторе, пожалуй, больше любой другой его книги.

Еще несколько страниц того периода я обнаружил среди своих бумаг. Телеграмма из редакции: «К ДЕСЯТОМУ ФЕВРАЛЯ ПОДГОТОВЬТЕ ОТВЕТЫ НА ДВА ВОПРОСА ОБРАЩЕННЫХ ОДНОМУ ИЗ ВИДНЫХ ВОЕННЫХ ПИСАТЕЛЕЙ ДВТЧК ПЕРВОЕ КТО ИЗ ПРОТОТИПОВ ВАШИХ КНИГ ЖИВ ЗПТ КАКОВА ИХ ПОСЛЕВОЕННАЯ СУДЬБА ЗПТ ВТОРОЕ БУДЕТЕ ЛИ ПРОДОЛЖАТЬ ПИСАТЬ ВОЕННЫЕ ТЕМЫ ЗПТ КАКОВЫ ВАШИ ТВОРЧЕСКИЕ ПЛАНЫ». Получив телеграмму, я тут же ринулся к Некрасову и заставил его писать ответ: хотелось, чтобы, вопреки негласным запретам, имя писателя и его мысли время от времени доходили до массового читателя, тем более что в них, как оказалось, раскрываются не только некоторые черты характера Некрасова, но и кое-какие «секреты» его творчества. У меня сохранились пять листков бумаги, размашисто исписанных карандашом Некрасова (должен заметить, что и повести свои он почти всегда писал карандашом, часто — на оборотной стороне своих прежних рукописей). Ответы опубликованы, правда, в сильно сокращенном виде, в февральском номере «Литгазеты» в 1970 году ко Дню Советской Армии. Написаны они, как всегда у него, предельно лаконично, честно и искренне:

«На первый вопрос могу ответить: да, мне повезло, остались еще фронтовые друзья. И Ваня Фищенко (он же Чумак из „В окопах Сталинграда“) — сейчас в Червонограде, орудует в шахтах; и Николай Страмцов — всё еще военный, вероятно, уже полковник; и Николай Митясов (не путать с героем повести „В родном городе“, а почему — об этом в другой раз) — тоже всё еще носит погоны и тоже, вероятно, полковничьи; и Толя Кучин (он же Лисогор из „Окопов…“) — живет под Москвой; и начарт Половцев — он в далекой Сибири; Лазарь Бречко, начфин (тоже персонаж „Окопов…“), которого все звали почему-то Лазарище — этот совсем далеко забрался, на Дальний Восток; а кроме того, еще госпитальные однопалатники — одним словом, повезло.

Ребята (хороши ребята — всем по 50!) работают, служат, растят детей и внуков, короче говоря, как принято писать в газетах (а я сейчас пишу в „Литературную газету“ — поэтому на этот раз и мне можно), включились в мирный созидательный труд.

Приятно и радостно об этом писать. Но на фоне этого радостного есть, увы, и нелепые превратности судьбы. И связаны они, эти нелепости, увы, с дорогим моим фронтовым связным Валегой, о котором я писал и в „Окопах“, и в „Новом мире“ („Три встречи“), и в мае прошлого года в „Литературной газете“.