Вениамин Додин - Поминальник усопших

Мама кратко осведомила гостеприимного Хозяина о своём «Ноябрьском путешествии». О его результатах. Выслушала краткую же оценку его. Благодарность — себе, и тёплые слова в адрес «Истинного россиянина!» (Осоргина–младшего). Перешла ко дню сегодняшнему.

Сообщение о «прибытии» в Москву не обычного Гостя Патриарх принял вроде бы спокойно. Только, рассказывала мама, будто повеселел. Засветился. Был явно и счастливо горд неординарным Его поступком. Потому, верно, сетования мамы «о неоднозначности религиозной принадлежности сестры и её избранника» пропустил как бы мимо ушей. Бросив, глубоко и облегчённо вздохнув: — «Мы с тобою, Фанечка, тоже разных религий дети. Однако оба вместе такое таинство недавно разрешили, которому, возможно, аналогов нет даже в драме нашего времени… А Ваши с Катериной Васильевною заботы…Их мы решим тоже по времени. Тем более оба христиане Оне…»

Решил, Царства Ему Небесного!

В украинском доме Николая Николаевича как будто всё в порядке… Но кругом–то было как прежде — во время и после Гражданской войны. А в чём то страшней.

Местечковая комиссарщина свирепствовала на Волыни до весны 1927 года. Меж тем, в преддверии начала сплошной коллективизации, уже завершалась повсеместная кампания ликвидации этой большевистской вольницы массовыми её… отстрелами. И то: куда–то надо было девать расплодившуюся до безобразия погань, десятилетие набивавшее руку вселенским грабежом и разбоем. К тому же, — и изначально и в новом своём естестве, — вообще ни на что полезное не пригодную. По Алексею Толстому («Хождение по мукам») одно оставалось новой власти: — «в овраги её, вольницу, и — пулемётами!». Так, примерно, три–четыре года оно — вкруг Кременца (да и не только) — и практиковалось.

Соседи–колонисты и поселяне навсегда запомнили что эта «вольница» проделывала с их стариками в «заповедных» лесах и на фольварках Волыни. И счастлива была собственными глазами увидеть в тех же Гутенских чащобах, «пусть менее впечатляющие», сцены начала процесса возмездия палачам…

В самом начале 1929 года мама и отец мои, — уже в Москве, где с середины 1922–го года жили и работали, — оказией узнали о лично их касавшейся трагедии на Украине — о жесточайшем раскулачивании–расправе над близкой им семьёю нойборнского колониста Юлиуса Кринке. Оставив нас с братом, — ему 14, мне 5 лет, — на попечение соседям (полагая, что на несколько суток) тотчас сорвались. И бросились на помощь друзьям. Между прочим, на помощ поминаемому российскими и зарубежными справочникам и агрономическими учебниками Хлеборобу. Другу и советнику Петра Аркадьевича Столыпина. Потомку древней Баварской крестьянской династии. Наследник которой Ота Кринке 1–й, — швейцарский мушкетёрский капитан, — приглашен был со своей ротою Великим князем Иоанном III-м в Московию тотчас после страшной беды — московского пожара 1493 года, когда город сгорел до тла и сгорело множество его насельников.. Надо было заселять Московский посад вновь, вновь застраивать и теперь уже крепко беречь. Потомок Оты, офицер Потёмкинских войск, — после первых приездов на присоединённую к Империи Украину колонистов–немцев и голландцев и поселения их на чернозёмах Волыни, — вспомнил своих крестьянских предков и решил вернуться к хлеборобству. Бил челом Генерал—Фельдмаршалу Светлейшему князю о положенной ему — герою и инвалиду — земле (землице, наверно). Торжественно получил её. И уже в 1785 году осел на большом собственном фольварке. А спустя 129 лет, — с началом Мировой а потом и в Гражданской войне, стала семья Кринке одной из многих сотен колонистских семей, добровольно и самоотверженно трудившихся в огромном госпитальном «хозяйстве» «Доктора Фанни». Трудившихся героически — иным словом не означить, не оценить труд людей, бескорыстно работавших Именем Спасителя чёрными санитарами во фронтовых операционных для тяжелых больных (большого воображения не надо, чтобы представить их «атмосферу»!). И единственных тогда, кто ухаживал за многими тысячами раненых российских солдат и офицеров и больных из населения во времена годами(!) свирепствовавших повальных тифозных и холерных эпидемий! Одним словом — меннонитов… По вере своей права не имевшие прикасаться к оружию, они, — не участвуя в боевых действиях, — работали во всех благотворительных учреждений военных лихолетий. На работах особенно трудных, тяжелых и опасных (на которые не шли, на которые не соглашались другие, даже военно мобилизованные!). И не только никогда не принимали за него положенного им военными законами вознаграждения. Но все годы своей службы у мамы регулярно, огромными своими пароконными фурами, — как милостыню, Христа ради, — завозили на больничные кухни и склады по две а то и по три десятины от всего, что тяжким трудом добывали в хозяйствах. Творили не понятную их соседям–христианам, но…иноверцам, благодать. Короче говоря, делились всем, чем только можно было тогда накормить, — и тем спасти, — многотысячное голодающее население армейских госпиталей и лазаретов. За что, естественно, впоследствии благодарной комиссаро–большевистской властью подло и сурово преследовались. Но, не страшась, сопротивлялись ей. Мирно пока. И, — понимая, что мира никогда не будет, мирно же, но настойчиво, — годами добивались освобождения — разрешения эмиграци.

В 1926 году, — тотчас после очередного массового раскулачивания, по просту, нового ограбления и новых арестов, — терпение самой терпеливой на планете общины кончилось. С подачи московских коллег и друзей «Доктора Фанни» Меннонитский Хлеборобский Союз организовал в Москве, в клубе бывшего завода Михельсона (уже имени Владимира Ильича) международную конференцию. Освистал на её заседании окончательно охамевшего оратора Губельмана (по кличке «Ем. Ярославский»). И, — «попросив» из зала с помощью слушателей–рабочих рыдавшего, впавшего в шумную истерику, пахана «воинствующих безбожников», — потребовал у красной власти свободу религии. Открытия регулярного импорта (или издания) Библии и даже права на эмиграцию. Мало того, при материальной поддержке меннонитской Общины Старой Немецкой слободы Москвы (где первое слово всё ещё принадлежало старейшине её Анне Розе Гааз) организован был приезд в столицу и демонстрация тысяч верующих. Такого афронта от мирной, постоянно мочавшей и всегда послушной секты трудоголиков большевики не испытывали со времён вооруженного Кронштадского восстания! Резонанс событий был настолько велик, что власти благоразумно капитулировали. И «совершилось чудо!»: в том же году более шести тысячам менонитов разрешено было уехать в Германию. Естественно же, у них отобрано было всё имущество…Но…