Вениамин Додин - Поминальник усопших

И так причина… Допустим, за сам факт поездки мамы с Михаилом Васильевичем Алексеевым (до переворота — Верховным) в Новочеркасск? Или за эвакуацию в Финляндскую заграницу раненых моряков из мятежного сперва, а за тем казнимого Троцким, Кронштадта. За сам факт эвакуацию восставших из под его же носа? За её Берлинскую «прогулку» октября 1923 года? За раскрытие ею в Германии в 1928 году правды о ритуальном сожжении троцкистами в 1919–20 годах меннонитов на Украине? За что–то ещё, что они считали необходимым делать и сделали — за что «стенка» им обеспечена была!? При этом они, — конечно же, — старались, по возможности, уберечься (и нас уберечь) от вполне определённой «реакции» режима на свои действия. Не важно — собственной ли осторожностью, или ответственностью или аккуратностью тех, от кого зависели. И критичным осознанием не такой уж и эфемерной силы собственной власти мамы — «врача от Бога» над властью режима. Куда как отлично осознающего абсолютную персонифицированную ценность лично для него самого и апологетов ТАКОГО ХИРУРГА!

Потому родители мои готовы были к любому развитию событий.

«Ясно» было: арест, — само собою, и прежде всего, — что ни на есть «здоровая» реакция московской власти на прошлогоднюю (1928) командировку мамы в Берлин. Ответ на документированную, — особо скандальную по этому, — «лекцию» — заявление мамы с трибуны Мюнстерской ратуши о ШОА 1919–20–х годов, учинённого комиссарствующими мерзавцами Троцкого в Левобережных колониях Украины (О том — в названных выше публикациях).

Но, никоим образом, на встречу тогда же с Кутеповым и Маннергеймом. А потом с Иоанитами. Виделись они в доме своего друга Клеменца Августа графа фон Галена (тогда только ещё прелата и папского нунция) в вестфальском Мюнстере. Потому «прикрытом» так, как это может быть лишь только у католического клира такого уровня! Хотя… конечно, конечно, могло быть всё. Упущения служб, в том числе… Хотя бы в той же Парижской резиденции Александра Павловича — РОВС. Опрометчиво расположенной к тому времени в безусловно прощупываемом Лубянкою доме Третьяковых, арендуемом Союзом. Из которого маме в Мюнстер телефонировал Кутепов (кто знает, быть может, не осторожно!)…Но Густав был тогда с Эмилем! С сыном. И вот именно потому его–то службы и не допустили бы промашек!

И не на свидании тогда же, в церкви Святого Ламберта (в Мюнстерском храме Галена), с помянутвми выше супругами Шапрон дю Лоре — Алексеем Генриховичем и Натальей Лавровной Корниловой, давней подругой мамы…Наташин супруг — он разведчик высочайшего класса! Храм, где служил граф Гален, посещал не раз. Знает все его секреты. И он не из тех, кого можно обойти…

…О, Боже, Боже!… Столько говорено было тогда, чтобы Алексей Генрихович ни на час, ни на миг не оставлял генерала!…Сколько случаев дичайших последствий цирковых антраша русской гусарской бравады перебрано было…и на каком уровне! А ведь все знали о расходящихся из Москвы новых «цунами» политических похищений и убийств!…О новых всплесках заплечной её активности…Всё напрасно! Всё — горохом о стену!… Да и сам Александр Павлович не хотел понимать, что уже не молод. Что реакции его не те, что когда–то… И вот… два года спустя несчастье 29 января 1930 года!…

…Раскрытие новочеркасской поездки?… Внезапное «озарение» по поводу кронштадской эпопеи?…Берлинский визит 1923 года и, — тотчас за ним вслед, — скандальнейшее совершенно, мальчишеское, явление в Москву Густава?…Не–ет!…Не–ет! С 1924–м годом всё в порядке! «27–е» Густава, — да и он сам, — бдят!.. Вот… только что с… Новочеркасском?…Но раскройся Новочеркасск 1918 года?… Ну, тогда реакция власти была бы немедленной и крутой! Беспощадной была бы реакция!…И не было бы никаких больше позднейших «фокусов»… А Берлин? Там, в Берлине, работала отлаженная система защиты. Система армейская! Когда требовалось не допускающая фиглей–миглей реакция верхушки штабов контрразведки!…Всяк сунувший в неё голову или ухо даже…Обошлось бы без приглашений «свободных» адвокатов и газет…

Возможно ещё, — и, по свежести, даже скорей всего, — арест — «нормальная» реакция патологического маминого ненавистника–маньяка Губельмана («Ярославского») на действительно уж очень не ко времени недавно затеянное друзьями переиздание маминого трёхтомника «Восточный Дневник. 1904–1913гг»…

Впервые «Дневник» опубликован был Балтийским издательством «Orient» семью годами прежде. При чём, с тремя предисловиями: именитого швейцарского доктора Залманова, лечащего врача Ленина; профессора Бехтерева — учителя мамы в Медико–хирургической Академии а потом и коллеги её; и наркомздрава Семашко — участника обеих Балканских войн, ординатора одного из её Белградских лазаретов. А незадача–то с «Дневником» была. И серьёзная. Несколько разделов третьего тома целиком почти посвящался проблемам организационным. В частности, многолетней деятельности в военной медицине и конкретным заслугам перед нею двух искренне уважаемых и почитаемых мамою россиян. Зверски убитой в 1918 году Великой княгине Елисавете Феодоровне — патронессе её, опекунше с 1906 года, подруге даже. Перманентно до неприличия поносимой немыслимо грязно даже для немыслимо же грязной красной прессой. Сплошь, к тому же, кальсонерской до начала «кировских» санитарных чисток! И, — за заслуги же, если неизмеримо большие, — Василию Ивановичу Белавину (После 1917 года патриарху Тихону), во времени первого издания «…Дневника…» добиваемому властями откровенно, подло и жестоко!).

В 1922 году том этот «прошел» в печать лишь только острой потребностью живых ещё, — хотя и умиравших уже, — Ленина и шурина его Марка Тимофеевича Елизарова в помянутых и пребывавших в фаворе медиках, написавших статьи предисловия. Специалистах неординарных. Главное же, удостоившихся доверия обитателей Горок (Не Самотёчных!). Прошел вот ещё потому: убийственная для родителей моих легенда причисления главного детища их — «Маньчжурского братства» — к «Предтечам Белого движения» (в начале Гражданской войны упорно распространяемая), не вышла ещё an Mass — за порог Чрезвычайки.

Теперь всё было иначе! Губельман разбрызгивал токсины анафем уже во всеуслышанье. Не по мелочи — в адрес какого–то отдельного непролетарского автора, к тому же загоняемого. И не с подмостков никому не известных «рабочих клубов», в «аудиториях», куда слушать «жидовского мессию» силком сгонялся после трудовых смен люто ненавидящий его фабричный люд. И даже (по–модному) не в заводских цехах посередь смен дорогими рабочему человеку «обеденными» минутами. А по крупному теперь уже! И не разовыми анонимными наскоками на подчинённые и ему, сплошь партийные, редакционные коллегии. Пусть и не зависящие целиком от того, с какой ноги встал сегодня один из её партийных вождей. Но рыком — во всеуслышание — на всю страну с передовиц и редакционных подвалов центральных много миллионно тиражных газет!…