Александр Глезер - Человек с двойным дном

— Какой же вы эмоциональный человек!

— Столько травят — станешь эмоциональным!

— Ничего же трагического не произошло. Вашу жену я уволил, но переведенную вами книгу Заура Болквадзе в издательском плане восстановил.

Я — ошарашенно:

— Когда?!

Он — невозмутимо:

— Сегодня. В итоге вы можете заработать политический капитал… Вы меня понимаете?

— Нет.

— Когда о вас опубликовали фельетон, западные журналисты его комментировали?

— Да.

— О том, что вас лишили заработка, — писали?

— Да.

— А теперь сообщат, что вашу жену уволили?

— Понятия не имею.

— Постарайтесь, чтоб сообщили… — И прищурившись, глядит на меня. — Они напечатают, вы же отправите в «Литературную газету» письмо и разоблачите их: какое это, мол, преследование, когда «Советский писатель» выпускает мою книгу? А сокращение штатов в каждой стране бывает.

И все вокруг согласно кивают старому провокатору. Вот о чем он сговорился с гебистами! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Ловцом дипломатов-шпионов стать отказался, пускай тогда иностранных журналистов в лужу посадит. Ловко замыслили, да без толку. Не нужен мне ваш политический капитал!

Но все равно книгу Заура Болквадзе вскоре опубликовали. Очевидно, рассудили так: деньги за перевод Глезер получил еще в феврале 1970 года. Давным-давно проел. Значит, финансовой подмоги ему никакой. Зато если поднимет шум по поводу гонений не только на него, но и на жену, ткнем в нос книжкой. Что зря врете? Кто вас трогает?

А с Профкомом литераторов история затянулась. Весна прошла. Промелькнуло лето. Осень настала. Прибытков ни мычит, ни телится. На вопросы отвечает нечленораздельно. В соответствии с приказом тянет волынку. Вполне естественно: гебистам не по нраву, что я на их крючок никак не попаду. В конце сентября они вновь засуетились:

— Вы слышали, — спрашивают по телефону, — что во французском журнале «Jardin d‘arts» вас называют подпольным коллекционером, а ваших художников — подпольными?

— Нет.

— И вообще журнала не видели?

— Не видел.

— Ну, здесь такое написано!.. Необходимо опровергать. Мы уже окончательно договорились с Прибытковым о вашем восстановлении. Но если вы отмолчитесь, не дадите отпора враждебным инсинуациям, то это все затруднит.

Бойкие торговцы с Лубянки! Во что бы то ни стало им хочется купить меня.

— Я же не читал статьи. Как мне ее опровергать?

— Вы что, нам не верите?

— Верю, но должен сам прочесть.

— Мы пришлем вам перевод.

Ну, уж нет! Ведь подсунут Бог знает что.

— Лучше оригинал.

И снова:

— Александр Давидович, мы вам доверяем, а вы нам — нет.

— Михаил Вячеславович, как говорится, — доверяй, но проверяй.

Привезли фотокопию. Статья известного французского искусствоведа Мишеля Рагона, который недавно был у меня. Никаких «враждебных инсинуаций» в ней нет. Но термин «подпольный» употреблен, конечно, неточно, да и легкомысленно, учитывая наше положение. Только по поводу этого термина и возможно с ним дискутировать. Сажусь сочинять. Вначале выписываю из словарей значение слова «подпольный» и доказываю, что ни ко мне, ни к художникам он не относится: свою коллекцию я не скрываю, художники пишут свои картины открыто. Плохо лишь то, что их на Родине не показывают. И подробно описываю трудности, с которыми сталкивался, организовывая экспозиции неофициальной живописи.

Оскар смеется:

— Такую статью даже КГБ нигде не протолкнет.

Но это их забота. С двумя тоненькими школьными тетрадками, исписанными моим кошмарным почерком, еду на Лубянку. Михаил Вячеславович и Андрей Григорьевич заранее поздравляют:

— Скоренько справились, Александр Давидович! Почитайте, пожалуйста, вслух. В вашем тексте не разберешься.

Заход насчет подпольного им понравился. Потом нахмурились:

— Где же вы намерены это публиковать?

Прикидываюсь дурачком:

— Я думал — вы уже договорились с «Советской культурой» или «Литературной газетой».

Смотрят, будто впервые видят: то ли издеваюсь, то ли идиот. Видно, первое предположение отбрасывают как для себя оскорбительное. Втолковывают, что такое при всем желании не пробить. Надо переписать заново.

— А почему бы не направить статью в виде письма в тот же самый французский журнал?

Михаил Вячеславович с трудом сдерживается:

— Вам что, трудно сделать настоящее опровержение?

— Так что же там опровергать? Мелкие ошибки? По существу же все верно.

Андрей Григорьевич со вздохом берет мои тетрадки, не иначе как для отчета о работе перед начальством. Сухо прощаемся. Не к концу ли подходит наша своеобразная шахматная баталия? С первой же встречи обе стороны маневрировали. КГБ старалось меня завербовать. Я — избежать цепких лап тайной полиции, ввести ее в заблуждение и, сохраняя в гебистах надежду, что быть может, и сдамся, — заставить их помочь мне. Эта игра-схватка, в которой любой неверный ход вел или в капкан сотрудничества, или к возмездию, на какое-то время даже меня захватила.

Оскар боялся, что где-нибудь да сорвусь, подведут нервы, не выдержу напряжения:

— Пойми, ты всего-навсего человек из плоти и крови, а против тебя громадный, механизированный аппарат. Ты психуешь, ночами не спишь, а они отработали положенные часы и думать о тебе забыли. — Он считал, что тупик неизбежен: отказался помогать ловить шпионов, отказался провоцировать журналистов, отказался назвать организаторов зарубежных выставок, написал вместо опровержения — антиопровержение. Когда-нибудь, по его мнению, как бы я ни был для них желанен в качестве агента, они перестанут со мной возиться, и тогда расквитаются.

Но я тешился иллюзией, что у меня достаточно сил для изматывающего единоборства. За год они ничего не достигли. Я остался в Москве и сохранил коллекцию. Книга Болквадзе денег не принесла, однако благодаря ей со мной заключили (раз в Москве Глезера издают, значит и нам можно) договор на новую — в Тбилиси. Правда, пока в Профкоме не восстановили — вишу на волоске. Ничего не стоит его обрезать, особенно после сегодняшней так разозлившей их истории.

На волоске… На волоске… Целый год на волоске! Измотался. Осточертело лавировать, осторожничать. И накатило на меня. Да пропадите вы пропадом! И впервые за последние пятнадцать месяцев я наплевал на правила игры. Отправились с Майей в иностранный дом, где был прием, устроенный по случаю приезда нашей парижской знакомой. Звенели гитары, зарубежная гостья была в ударе, пела цыганские романсы, художники, а их собралось немало, подпевали, и в шумной веселости казались нереальными нетопыри с Лубянки. Но вскоре пришло отрезвление. Подарил я им козыря! Звоню Прибыткову. Он ни слова о Профкоме, а ни с того ни с сего: