Александр Глезер - Человек с двойным дном

— За десять рублей повернешь здесь?

— Нельзя тут…

— Знаю, что нельзя. Потому и даю десятку.

— С работы выгонят.

— Тогда останови!

Высаживаемся у Кукольного театра Образцова и бросаемся не по туннельному переходу, а по верху, через эстакаду, то есть нарушая все правила, но и преследователей запутав, — проскочили они!

Так и есть, Смита у ворот не видать. Придется пробиваться. Страж порядка вылезает из милицейской будки у входа во двор вытянувшегося вдоль Садовой многоэтажного глазастого здания:

— Куда спешите?

Ведь знает же, а ваньку валяет. Неохота мне с ним разговаривать. Детектив разыгрывают, гонку с преследованием, сейчас еще и спектакль.

— I don’t understand Russian.

— Документы.

Подаю визитную карточку корреспондента, давно уехавшего из Москвы.

— Это не то.

— Do you speak English?

— A little.

А я то всего ничего по-английски. Раз так, черт с тобой — протягиваю паспорт.

— Пройдемте, в будку, гражданин.

— Алеша! — кричу. — Беги и звони корреспондентам.

Он стремглав мчится по горбатой улочке, а за ним — два дюжих милиционера. Держи его! Держи — хватай двенадцатилетнего преступника!

Заходим в будку. Сержант просматривает мой паспорт и выписывает данные. По всему видно, не собирается ни пропускать, ни отпускать. Ждет распоряжений. Лихорадочно соображаю, как бы отсюда выбраться. И тут, словно ангел с неба, Паоло. Удачно он опоздал. Я стучу в стекло. Сержант что-то кричит. Но поздно. Паоло кивает — мол, все ясно — и заворачивает во двор. Теперь надо атаковывать.

— Вы посмотрели мой паспорт?

— Да, возьмите. К кому вы идете?

— К корреспонденту «Нью-Йорк Таймс» господину Смиту.

— Зачем?

А вот и сам Хедрик, высокий, уверенный в себе. Улыбается и в знак приветствия машет рукой. Откуда-то сбоку появляется и шагает торопливо ему навстречу милиционер возрастом и званием постарше. Объясняются. Тут к Хедрику подтягивается подкрепление — Патрик, Паоло и еще с десяток корреспондентов.

— Вы меня пропустите?

Молчит.

— Через три минуты разобью стекло.

— Два года получите за хулиганство.

— А я хочу.

— Стекло у нас особое — порежете руки, и сильно.

— Я руками не буду. Головой. Представляете, какие снимки выйдут? Кстати, осталось только две минуты.

— Пожалейте меня! Если я вас пропущу, то меня выгонят с работы. Если не пропущу, то будет скандал и тоже выгонят.

Да, эту ситуацию гебисты для милиции не запрограммировали.

— Я себя и свою семью не жалею, так неужели вас жалеть стану?!

Бросаю портфель на пол и начинаю протирать запотевшее стекло.

Сержант высовывается из будки, зовет старшего. Услышав, что я затеял, тот теряется. Тоже просит пожалеть. Я смотрю на часы.

— Одна минута осталась.

Резко зазвонил телефон.

— Товарищ Куприянов, — докладывает старший. — Глезер грозится стекло разбить, а тут корреспонденты!.. Есть! Слушаюсь! — и ко мне: — Возьмите, пожалуйста, трубку.

В телефоне низкий голос:

— Не спешите, товарищ Глезер. Буду через пять минут.

— Через пятьдесят пять секунд я выбью стекло. — И возвращаю трубку. Отступать мне невозможно. Не могу и не хочу. Берите меня, сволочи! Здесь! На глазах у всех! Десять секунд остается. Неожиданно сержант касается моего плеча.

— Проходите, пожалуйста!

Испугались. Не выдержали. Так и только так, силой с ними надо и никак по-другому! Лишь язык ультиматумов понимают, свой, родной, революционный язык. Что ж, ешьте, голубчики, заработанное: вместо простой передачи письма получилась чуть ли не пресс-конференция. В небольшой комнате полно журналистов, а за открытой дверью в соседней — наш переводчик из УПДК [6] Управление по делам дипломатического корпуса. Организация, обслуживающая иностранцев, которые работают в Москве. сидит в углу, словно сыч, наблюдает исподлобья. Смотри и внимай! Информировать-то Лубянку придется.

Интересно, что несколько дней спустя я снова приехал на Садово-Самотечную со стихами для одной из американских газет. Когда вместе с Юрой Жарких мы подошли ко входу, из будки выскочил знакомый сержант. Я попытался достать паспорт, но он, как приветливый хозяин:

— Идите, идите!

Юра засмеялся:

— Научил ты их вести себя!

А между тем сражение разгоралось. В последних числах октября четверо художников — Рухин, Жарких, Комар, Меламид — и я, то есть те, у которых 15-го сентября погибли картины, обратились в районный суд Черемушкинского района для подачи заявления о выплате нам компенсации. Направили нас к судье Алешину. Молодой еще, весь устремленный в карьеру, с недоброй нагловатой усмешкой на продолговатом лице, он надменно вскидывает голову.

— Прошу по одному!

Рухин восклицает:

— Это ж тот самый тип, который судил Рабина и двух ребят!

Значит, ждали здесь художников, знали с кем столкнуть. Ну а как может быть еще? Ох, как ни к чему им этот процесс! Опять ворошить старое: раздавленные и сожженные картины, избитых дипломатов и журналистов! Но и мы не лыком шиты. Инструкции у одного из лучших адвокатов Москвы тайно, чтоб не подвести его, взяты. Подаю иск на Управление транспортного хозяйства, которому принадлежат бульдозеры, самосвалы и поливальные машины. Бумага составлена по всем правилам. Что он сделает? К чему придерется? Читает без комментариев. Садиться не приглашает. Секретарша, почти девчонка, как преданная хозяину собака, поглядывает на меня недовольно. Судья поднимает голову:

— Ваш иск принять не могу. Где доказательства, что машины принадлежат данному хозяйству?

Сказал, как припечатал. Но мы к такому ходу конем готовы:

— В «Советской культуре» через три дня после погрома появилась статья, написанная участниками «субботника». Среди прочих там расписался начальник этого хозяйства, к тому же член райсовета, товарищ Половинка.

— Ну и что? — набычился Алешин. — Он сам на субботнике, возможно, и присутствовал, а техника была не его. Вот если бы вы могли предоставить фотографии с номерами машин…

Перебиваю:

— Можем!

Однако не сдается:

— Принесите, тогда и поговорим.

Ясно. Посоветоваться ему надо. Ведь нашего фотографа 15-го сентября арестовали, отснятые негативы отобрали и думают, что у нас ничего не осталось. Но не приметили, что несколько пленок, прежде чем его схватили, он успел нам откинуть.

Придаю голосу сугубую официальность:

— В соответствии с законом напишите на моем иске, почему не принимаете дело к слушанию.

Противник не растерялся:

— А кто вам сказал, что не принимаю? Я заявление ваше беру, но пока оставляю без движения. Пусть полежит в столе, а вы подготовьте фотографии.

Выхожу. Надо срочно звонить адвокату. Говорю ребятам, чтобы не спешили, потому что судья явно темнит. Отыскиваю телефон. Слава Богу, адвокат дома. Выясняется, что Алешин, естественно, обманывает. Обязан дело принять, а уже в суде рассматривать доказательства. Теперь успеть бы. Прекрасно, он у себя.