Алла Кирилина - Неизвестный Киров

«Пошел 7 м-ц, — продолжал Николаев , — как я сижу без работы и без снабжения, меня скоро с семьей (5 ч.) погонят из квартиры на улицу… Для меня становится странным, что в результате своей 18-летней работы и трудовой жизни, я начинаю думать о праве на жизнь… Везде, где я только желал через критику принести пользу дела… получал тупой отклик. Причиной этому является моя горячность, мое самопожертвование… Отсюда мне непонятно, почему я вышел из доверия, почему нет доступа к работе, к жизни, к учебе… Я прошу предоставить мне в первую очередь и в самом ближайшем времени санаторно-курортное лечение, но если нет этой возможности, то я должен бросить веру и надежду на спасение».

Комиссия Партийного контроля при ЦК ВКП(б) рассмотрела жалобы Николаева в его присутствии в Ленинграде 29 октября и 2 ноября 1934 года и отклонила все его просьбы: снятие строгого выговора, вынесенного Смольнинским РК партии, восстановление на работе в Институте и направление на лечение в санаторий.

Между тем материальное положение семьи Николаевых продолжало оставаться тяжелым. Дневник Николаева отражает это. 11 июля он записывает в нем: «Деньги на исходе, берем взаймы. Сегодня весь мой обед состоял из 2-х стаканов простокваши». 21 ноября: «Сегодня принес с огорода 1/2 мешка картошки. На лице у всех улыбка, радость. Изголодались до того, что хоть г… мешок принеси — рады будут…» [475] Вестник Верховного Суда СССР. 1991, № 5. С. 17. .

Все это, безусловно, сказывалось на душевном состоянии Николаева, у него усиливалось настроение безысходности, росли мстительность и злоба. Еще в августе он пишет письмо матери, озаглавливая его «Последнее прости». Письмо интересно прежде всего тем, что является определенным свидетельством нарастания у Николаева желания совершить террористический акт: «Я сижу пятый месяц без работы и без хлеба. Однако я силен, чтобы начатое мною дело довести до конца… Это исторический факт. Нет, я ни за что не примирюсь с теми, с кем боролся всю жизнь… Скоро, — пишет он, — для тебя будет большое горе и обида — ты потеряешь меня безвозвратно… я благодарю тебя за жизнь, которую ты мне дала. Ты не унывай и не робей. Я хочу, чтобы ты взяла мое тело, захоронила бы там, где хочешь… на память моим детям. Прощай, дорогая моя мама… твой Леонид» [476] Вестник Верховного Суда СССР. 1991, № 5. С. 17. .

Скорее всего, так мог написать наивный, запутавшийся и в себе, и в противоречиях окружающего мира человек. С одной стороны, обиженный и озлобленный, и прежде всего на тех, кто стоял выше его по социальному статусу, на «сильных мира сего», которые не пустили его в свой круг избранных. А с другой стороны, человек, маниакально ощущающий себя героическим борцом за попранную справедливость. Годы пребывания в партии не прошли для Николаева даром — он и в свою жажду мести привнес политический подтекст.

На допросе 11 декабря 1934 года М. Драуле показала: «Николаев обвинял ЦК ВКП(б) в том, что он ведет милитаристскую политику, тратя огромные средства на оборону страны, на строительство военных заводов, и поднимает для этого искусственный шум о готовящемся на СССР нападении… Эта шумиха, по его словам, рассчитана на то, чтобы отвлечь внимание трудящихся СССР от трудностей, вызываемых неверной политикой ЦК». Драуле также утверждала, что «особенно острый характер его настроение и озлобление против партийного аппарата приняли после исключения из партии».

К следственному делу приобщен дневник Николаева. Правда, назвать его дневником в литературном понимании этого слова трудно. Это не хронологические записи, а, скорее, заметки, мысли, впечатления, записанные иногда на отдельных листках, блокнотах, тетрадях. Николаев в нем подробно описывает свои переживания, обиды, разочарования в Советской власти, коммунизме: «Коммунизма и за 1000 лет не построить».

Он пишет о своем желании отомстить «бездушным чиновникам», «бюрократам», считает, что надо убить кого-либо из них — «Лидака, Чудова», но «лучше всего Кирова»; совершив такой акт, он войдет в историю, ему будут ставить памятники, а его имя встанет в один ряд с Желябовым и Радищевым.

30 октября Николаев пишет новое письмо, и, хотя фамилии адресата нет, оно несомненно написано Кирову. В нем говорится: «Т. К-в. Меня заставило обратиться к Вам тяжелое положение. Я сижу 7 месяцев без работы, затравленный за самокритику… Меня опорочили и мне трудно найти где-либо защиты. Даже после письма на имя Сталина мне никто не оказал помощи, не направил на работу… однако я не один, у меня семья… Я прошу обрат.[ить] В.[аше] вниман.[ие] на дела Ин.[ститу]та и помочь мне, ибо никто не хочет понять того, как тяжело пережив[аю] я этот момент. Я на все буду готов, если никто не отзовет.[ся], ибо у меня нет больше сил… Я не враг» [477] Вестник Верховного Суда СССР. 1991, № 6. С. 19. .

Позже, на допросах, Николаев будет утверждать, что он в это время еще верил, что на его письма откликнутся, ему помогут. Так, в письме-завещании к жене он пишет: «Мои дни сочтены, никто не идет к нам навстречу. Вы простите меня за все. К смерти своей я еще напишу Вам много».

Сочинял Николаев и в тюрьме. Там им были написаны «Автобиографический рассказ», «Последнее прости…», «Дорогой жене и братьям но классу», «Политическое завещание» («Мой ответ перед партией и отечеством…»).

В них повторяются одни и те же слова: о бездушии, о несправедливости, о бюрократии, говорится о высокой миссии в истории народовольцев, о том, что он, Николаев, тоже готов выступить в роли разоблачителя пороков советского общества и даже пожертвовать собой ради справедливости во имя исторической миссии. И здесь же — выражение отчаяния и пессимизма, неверия в будущее, мысли о самоубийстве.

Судя по документам, Николаев морально был полностью готов к совершению террористического акта уже в начале ноября. Это подтверждается записями в его дневнике. Так, 9 ноября он пишет: «Если на 15/Х и на 5/XI я не смог сделать этого… то теперь готов — иду под расстрел, пустяки — только сказать легко».

Из этой записи очевидно, что Николаев морально, духовно не готов был совершить теракт ни 15 октября (день задержания Николаева у дома Кирова), ни 5 ноября (на торжественном заседании, посвященном 17-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции)…

14 ноября новая запись: «Сегодня (как и 5/XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружали — как мал.[енького] вел.[и]. На вокз.[але] с Кр.[асной] стр.[елы]… Я сознаю наск.[олъко] серьезное положн.[ие]. Я знаю, что если только взмахну, то мне дадут по шапке. Ведь 15/Х только за попытку встретиться меня увезли в „Дом Слез" (Управление НКВД. — А.К.), а сейчас за удар получу 10 000 [ударов] и больше возможно.