Андрей Колесников - Дом на Старой площади

В общем, возразить было нечего, да и нельзя, и я оказался в священных для меня стенах Центрального комитета.

Этой цельности папы, наличию в его жизни прочного якоря — приверженности ортодоксальному коммунизму, — можно было только позавидовать. Так иногда завидуешь искренне верящим в Бога людям. Эта цельность устояла при столкновении с реальной жизнью, которую он знал — по бесконечным командировкам и «письмам трудящихся». И чем сильнее внешние обстоятельства подтачивали эту цельнометаллическую идеологическую конструкцию, тем ортодоксальнее становились взгляды отца, особенно в унизительные для него пенсионерско-инвалидные 1990-е годы, хотя я сделал всё, чтобы материальные затруднения ну совсем никак не коснулись родителей. Дело было не в этом. Его мир рухнул, тяжелейшая болезнь почти уничтожила организм, и это на фоне падения коммунизма. Я зачем-то еще спорил с ним по идеологическим «вопросам», отчаянно пытаясь сдерживать себя в бесполезных дискуссиях и умирая от жалости к обессиленному инсультами верному ленинцу.

Это было старое здание на улице Куйбышева, так называемый седьмой подъезд. Меня направили к заведующему подотделом писем Борису Павловичу Яковлеву, который объяснил, что создана новая служба по работе с письмами трудящихся и для этого совершенно необходим квалифицированный юрист, коим, по его мнению, я и являюсь. Дело в том, что Борис Павлович ранее работал главным контролером КПГК и частенько консультировался у меня.

В тот же день в ЦК я попал на совещание подотдела. Меня представили, смущаясь, я забился в угол и осмотрелся. Коллектив нашей структуры оказался в основном женским. Женщины средних лет, скромно одетые, без косметики, очень толково и критично, как мне показалось, подводили итоги работы за определенный отрезок времени, довольно резко, но в то же время доброжелательно критиковали друг друга, указывали на недоработки и пути их устранения. Я слушал, наматывал на ус, пытаясь запомнить лица и имена, старался заранее определить «подводные камни» и линию поведения с каждым. После совещания меня определили в комнату на первом этаже, где сидел мешковатый пожилой инструктор Сергей Михайлович Тюренков: он объяснил, что нужно делать, какие требования, дал мне пачку писем, сказав, что надо приобщить к ним архив, за которым я направился в соответствующую группу и… сразу заблудился в длинных запутанных коридорах. С трудом нашел нужную комнату, где меня снабдили необходимыми материалами и сопроводили обратно. Приближался обеденный перерыв. Мне вручили разовый пропуск.

Я уже знал, что делать. Ведь однажды меня привлекали к работе в ЦК, когда я еще служил в Юридической комиссии. Тогда существовало Бюро ЦК по РСФСР, куда меня пригласили для консультации по новым законодательным актам. Я впервые попал в храм — штаб нашей боевой партии большевиков.

Характерно это восприятие ЦК как храма или как минимум намоленного места, где всё дышало властью и историей — скромной, ригористичной, умной, как прищур Ильича. Все-таки марксизм-ленинизм был светской религией. А внятная имперская бюрократическая иерархия позволяла не сомневаться в том, что вот он — пик карьеры. Самому ворваться в эти стены было нельзя — только невидимая сила могла привести человека туда, подарив ощущение абсолютного счастья.

В этом квартале, где гулко метался воздух от свистка регулировщика и проносившихся по улице Куйбышева от Кремля черных машин, отцу предстояло провести два десятка лет. Тогда еще действительно существовало Бюро ЦК КПСС по РСФСР, о котором пойдет речь ниже, — странное образование, возникшее в 1956 году, результат экспериментов Хрущева со структурой государственных органов. Причем возглавил это Бюро сам первый секретарь — Никита Сергеевич. В 1966-м, еще до того, как отца наняли в ЦК, при расчистке административного наследия Хрущева, Бюро упразднили, чтобы не путаться в нагромождении разнообразных органов.

Эпизод же первого посещения отцом ЦК относится к 1963 году.

С трепетом вошел я в первый подъезд зеленоватого здания у Ильинских ворот, предъявил свой партбилет, молодой военный нашел мою фамилию в списке, любезно предложил пройти на пятый этаж и назвал номер комнаты. Там меня ожидал помощник председателя Бюро ЦК по РСФСР, объяснил суть задания, усадил за большой стол, показал, по какому телефону надо обращаться к нему, вызвал стенографистку и ласково сказал: «Ну, начинайте».

Я остался в кабинете один. Осмотрелся. Обстановка скромная, строгая, потолки высокие. Окна выходили на Ильинский сквер. Под стеклом на столе список телефонов работников аппарата ЦК — и вот я теперь как бы приобщен к его деятельности. Около письменного стола на маленьком приставном столике стояли чистые стаканы и сифон с газированной водой. Первое, что я сделал, конечно, попил водички, стало легче дышать. Вошла стенографистка: «Я готова, диктуйте». Но я еще не был готов. Волнуясь и стесняясь красивой накрашенной блондинки, я стал быстро читать оставленный мне проект постановления: «Я сейчас, подождите немного». Что значит школа Юркомиссии — сразу же нашел ряд неточностей и нелепостей в тексте законодательного плана, но особенно меня удивили элементарные грамматические ошибки. «Ну, это, наверное, описки», — вздохнул я и продиктовал первые замечания. Стенографистка спокойно ставила какие-то крючки в блокноте и лукаво улыбалась. «Да вы не стесняйтесь, — подбодрила она меня, — я сразу же напечатаю текст, и тогда легче будет его исправить».

Через десять минут передо мной был идеально напечатанный текст, который из моего бессвязного бормотания превратился в нечто похожее на юридическое заключение по проекту постановления. Приободрившись таким началом, я смелее продолжил диктовку, дело пошло веселей. Через два часа у меня на столе уже лежало добросовестное исследование порученного мне проекта и несколько, как мне казалось, толковых предложений.

Появился помощник. «Ну, как — освоился?» — «Да вроде бы», — с сомнением покачал головой я. Он взял листочки: «Так-так, вполне достойно. Продолжай в том же духе. Да, кстати, не пора ли пообедать, время поджимает». И помощник протянул мне синий картонный квадратик — пропуск в столовую. И мы пошли через Черкасский переулок в бывший ресторан «Славянский базар», о котором я так много читал и знал как о месте рождения МХАТа. «Здесь у нас временно размещается столовая», — объяснил провожатый.

Мы встали в небольшую очередь, выбили чеки, поглядывая на меню. Цены были нормальные, как в заводской столовой. Прошли в большой старинный зал, заняли свободные места. Обед мне очень понравился, да и вся обстановка — спокойная, без толкотни и шума. Солидные, уставшие люди доброжелательно переговаривались, обсуждали какие-то дела, посмеивались. Я жадно впитывал эту новую для себя атмосферу цековского общения.