Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

Мало кто знает, что он один из создателей «Бурана». Об этом уникальном космическом аппарате распространяется много всякого рода небылиц, как якобы технически отсталом, ненужном для Советского Союза и тем более для России. Но все это неправда! Наш «Буран» по основным параметрам не уступал американскому «Шаттлу», стоил же значительно дешевле, создан был в кратчайшие сроки. Для того времени это была вершина технической и научной мысли.

Американцы активно охотились за информацией о «Буране», с этой целью задействовали возможности своей разведки. Их интересовали технические решения, экономичность, особенности эксплуатации. Американские специалисты давали «Бурану» высокую оценку. Придет время, люди объективно разберутся в значении этого летательного аппарата, воздадут должное его создателям, достойно оценят результаты труда многочисленного коллектива конструкторов и ученых.

В 1990 году Бакланов назначается первым заместителем Председателя Совета обороны СССР. Он хорошо знал обстановку в народном хозяйстве и, когда на его глазах стала рушиться экономика, пришел к однозначному выводу, что это не стихийный процесс, а сознательное разрушение экономической мощи государства. Он понимал, куда идет дело, решительно протестовал, пытался поправить положение, но все было тщетно. Как патриот, интернационалист и коммунист, он не мог примириться с тем, что происходило в стране, не раз на заседаниях политбюро ЦК КПСС, Совета министров остро поднимал вопросы о положении в промышленности. Но каждый раз его, порой грубо, осаживал Горбачев, объяснявший провалы трудностями переходного периода.

Бакланов не мог без боли смотреть, как разрушается Советский Союз, но чувствовал себя бессильным помешать этому. Горбачев считал его близким человеком, понимая под этим личную преданность. На каком-то этапе так и было. Но когда действия Горбачева стали противоречить интересам государства, Бакланов не остался равнодушным.

Бывший президент Союза не учел одного, что Бакланов — человек принципа, что он лишен каких-либо карьеристских, амбициозных устремлений. Когда интересы Родины оказались несовместимыми с политическим курсом и практическими действиями Горбачева, Бакланов не мог изменить Родине, которая дала ему высшее образование, вывела на широкую дорогу жизни. Он ведь рано осиротел, был детдомовцем, хлебнул горя на оккупированной немцами территории, когда ему не было еще и десяти лет.

Спустя пару лет после августовских событий Бакланов сказал: «Я не жалею о своем участии в августовских событиях, иначе бы меня всю жизнь мучила совесть. Вот только жаль, что наша попытка окончилась неудачей».

Через два часа самолет пошел на посадку на военный аэродром Бельбек. Нас встретило местное военное начальство — полупротокольный разговор, и с ходу в машины.

Наши мрачные предположения стали оправдываться с первых минут нахождения в резиденции.

Горбачеву доложили о нашем приезде, но к нему не провели, попросили подождать. В комнате находились все вместе — Лукьянов, Ивашко, Бакланов, Язов, Тизяков и я. Плеханов был где-то рядом. Работал телевизор, передачи из Москвы шли по нескольким каналам, самые разные. За три-четыре часа ожидания мы наблюдали, как менялась их тональность: от нейтральных по отношению к ГКЧП до крайне недоброжелательных.

Продолжая игру, Горбачев мошенничал, периодически давал знать, что вскоре примет то всех нас сразу, то по отдельности. Спустя несколько дней жена Горбачева заявит, что, узнав о приезде в Форос группы членов ГКЧП, они с мужем решили, что сейчас с ними разделаются.

Вскоре к президенту были приглашены Лукьянов и Ивашко. По возвращении оба отметили относительно спокойный разговор с Горбачевым, сказали, что скоро он примет остальных лиц, прибывших из Москвы, но предварительно встретится с делегацией российского руководства, которая уже на подъезде к Форосу.

Делегация прибыла в резиденцию часов в шесть вечера, энергично проследовала к президенту и пробыла там около двух часов.

В ожидании встречи с Горбачевым мы обменивались короткими фразами, в основном на самые отвлеченные темы, хотя телевидение постоянно возвращало нас к событиям в Москве.

Дикторы от весьма осторожных высказываний в адрес ГКЧП все явственнее переходили на более осуждающий тон, а к вечеру стали в открытую клеймить ГКЧП, его действия, призывать строго покарать его участников. Затем было передано сообщение об освобождении Тизякова от выборного поста председателя Всесоюзной промышленной ассоциации, о том, что какая-то группа лиц в Свердловске осудила его деятельность.

Тизяков отнесся к этому внешне спокойно, заметив, что переживает не за себя, а за крушение надежд на спасение Родины. Душевная боль дополнялась разыгравшейся болезнью сердца, от которой он страдал последние годы.

Вскоре передали, что Горбачев собирается побеседовать со мной не в Форосе, а в самолете по пути в Москву.

Я зашел в комнату, где находились Лукьянов, Бакланов, Язов, Тизяков, и попрощался с ними, прямо сказав, что нас ожидает задержание и вряд ли будет возможность повидаться в Москве.

Дальнейшее развитие событий подтвердило мои предсказания. Дело было проиграно, попытка спасти Союз потерпела неудачу.

Это было не только нашим личным поражением, но и поражением народа, защитные, созидательные силы которого оказались незадействованными.

В общем кортеже в отдельной машине я проследовал из Фороса в аэропорт Бельбек. Радиостанция в машине уже была выключена, поэтому связаться я ни с кем не мог. Да, собственно, и сообщать особенно было нечего.

В аэропорту из-за возникшей суеты произошла несогласованность. Сначала мне указали один самолет, затем повезли в другой и только затем нашли самолет, в котором летел Горбачев, и последним усадили в него.

В самолете меня встретил Стерлигов, бывший сотрудник КГБ, в то время работавший помощником Руцкого. Он объяснил, что ему приказано меня сопровождать, и поэтому он хотел бы сесть рядом.

Пишу об этих подробностях только по одной причине: было много спекуляций об обстоятельствах моего задержания, и теперь мне хочется воспроизвести действительную картину.

Самолет был набит пассажирами, сопровождавшими, корреспондентами, охраной. Настроение у всех было невеселым, задумчивым. Стерлигов в разговоре со мной был сдержан, корректен. Я больше молчал. Впервые за несколько дней я немного подремал, и, по-моему, сосед удивлялся, как в этой ситуации я могу спать.

Вскоре от Горбачева передали, что, к сожалению, в самолете нам переговорить не удастся, так что моя встреча с ним состоится завтра, то есть 22 августа, о времени мне сообщат дополнительно. К этому сообщению я отнесся довольно безразлично, понимал, что со мной играют. Мысли опять ушли в прошлое. В голове пролетали картинки из жизни, последние дни почему-то всплывали реже.