Марина Чечнева - Самолеты уходят в ночь

Отпустив наш уходивший в сторону моря самолет, прожектористы принялись ловить У-2, летевший боевым курсом. Кто бы это мог быть? Видимо, Макарова с Велик. По счету их экипаж сегодня работает третьим. «Спасибо, девочки, — мысленно поблагодарила я подруг. — Спасибо тебе, Вера Велик, за настоящую дружбу, за солдатское мужество. Не знаю, доведись мне бомбить родной город, так ли я была бы спокойна и выдержанна, как ты». Мне вспомнился наш разговор накануне вылета.

— Знаешь, Маринка, ведь Керчь мой родной город, — сказала Вера. — Будешь над южной окраиной города, посмотри внимательно, большие ли там разрушения? — Вера помолчала немного, а потом тихо, будто стесняясь своих чувств, пояснила: — Мама все спрашивает в письмах, как наш домик. Надеется, что уцелеет, — и грустно улыбнулась.

— Обязательно постараюсь все рассмотреть, — ответила я. — И вообще нет ничего удивительного, что мать интересуется городом.

— Чудачка она у меня. Пишет: «Ты уж пожалей свой домик и подругам накажи». Будто мы дома бомбим. Вот как бывает — бегаешь девчонкой босиком по пыльной улице, а потом самой эту улицу разрушать… Когда училась в Московском педагогическом институте, мечтала вернуться сюда с дипломом, детей учить…

— Не надо, Вера.

— Нет надо! — вдруг жестко сказала она. — Не для сочувствия и жалости к себе говорю, а чтобы злей быть. Ты вспомни, как горел твой дом. Так его они, фашисты, подожгли, а я родное мне вынуждена сама уничтожать. Разве можно это забывать! Только за одно то, что эти гады по улицам Керчи ходят, я готова там все с землей сровнять. А мама о каком-то домишке беспокоится…

Слова Веры прозвучали как упрек, и я тогда промолчала. Но сейчас, находясь над Керчью, скажу:

«Ты права, друг и товарищ мой по оружию. Я вот забывать стала то июльское утро в Москве, когда пламя пожирало мой дом. И напрасно! Не имею права, не должна забывать, пока не отгремит последний выстрел!

Под плоскостями еще сто килограммов. Что же, Вера, за твою Керчь, за домик, у окон которого цвела душистая акация, за ту самую тихую уличку, где ты бегала босиком и тонкая пыль, прогретая знойным южным солнцем, нещадно жгла твои маленькие пятки. Может быть, сейчас бомбы разорвутся рядом с твоим домом. Но ты не осудишь нас, не осудит и твоя мама. Ты твердо знаешь — будет мирное небо над нами, будет и новая крыша над головой, будет и новое счастье. Обязательно все это будет!

Помнишь, ты, я, Руднева, твой командир Макарова, Меклин и еще кто-то из девушек мечтали о том, чем каждая займется после войны, спорили, так ли много времени, как после гражданской, потребуется на ликвидацию разрухи, говорили о счастье, в чем оно заключается. За шаткой стеной нашей хибарки глухо шумело осеннее море. Вдруг дверь с треском распахнулась, и в помещение ворвался холодный сырой ветер. Он загасил керосиновую лампу, стало темно. Разговор оборвался, все повернулись к чуть бледневшему провалу двери. В туманном ее просвете где-то далеко-далеко небо прочертила ракета. Описав дугу, она распалась на десятки маленьких зеленых огоньков. И тогда Наташа Меклин звонко, с вызовом продекламировала:

Ты права, Вера. Нужно быть злой и ничего не забывать, иначе не скоро вырвешь у врага то, чего он лишил нас ранним июньским утром сорок первого…»

Последние пятидесятикилограммовые бомбы рухнули вниз, в тот же переулок, на те же танки. И грохот их разрывов слился с грохотом других бомб. Это Вера сбросила свой груз где-то здесь, поблизости, тоже над южной окраиной города и, быть может, над крышей своего домика.

За счастье!

В ноябре погода резко ухудшилась. Частые снегопады, перемежающиеся с дождем, туманы, низкая облачность — все это сильно мешало полетам.

На фронте тоже наступило временное затишье. Потеряв надежду сбросить советских десантников в море, враг усиленно укреплял свою оборону. Наши части на Керченском полуострове тоже окопались и ожидали подкреплений.

Командование полка решило использовать короткую передышку для отдыха летного состава. Меня и Катю Рябову послали на две недели в Кисловодск.

— Смотрите, не влюбитесь, — шутливо напутствовала Бершанская. — В санатории много офицеров, нас уже знают, и каждому будет лестно познакомиться с летчицами. Так что держитесь стойко, по-гвардейски.

— Ничего, — ответила Катя, — у нас до конца войны одна-единственная, неизменная любовь к бомбежкам.

— Ой ли? — улыбнулась Ракобольская. — Когда-то и я так думала. А стал на меня в университете заглядываться один паренек, и чуть было не лишилась свободы.

— Так то в мирное время.

— А на войне тем более стоскуешься по теплой улыбке и ласковым словам. Да и что в этом плохого? Я сама давно влюбилась бы в какого-нибудь бочаровского парня, да вот Евдокия Давыдовна не разрешает. Говорит, начштабу, да на фронте — любить не положено.

— Не соблазняйте девушек, Ирина Вячеславовна, — усмехнулась Бершанская, — иначе наша часть превратится в полк влюбленных. Ну, гвардейцы, желаю хорошо отдохнуть.

Перед отъездом в Кисловодск нам по служебным делам пришлось побывать в станице Ахтанизовской, где располагался батальон аэродромного обслуживания и базировался полк штурмовиков. Как раз так совпало, что у летчиков тогда был праздничный день — им вручали правительственные награды. По такому случаю после торжественной части устроили танцы. Ну и нас, конечно, затащили туда. Как мы ни отнекивались, ссылаясь на дела, пришлось уступить настойчивым просьбам. Особенно старался, упрашивая нас, один старший лейтенант со звездой Героя на новенькой гимнастерке.

Вообще-то я была не прочь потанцевать, и меня особенно уговаривать не требовалось, но Катя заупрямилась. Впрочем, на это у нее была причина. У Кати засорился и болел глаз, ходила она с перебинтованной головой. Какие уж тут танцы! Да и вид у нас был далеко не праздничный — потрепанные шинели, рабочие брюки и гимнастерки. Ну, а девушке праздник не в праздник, если она не принарядится.

— Все равно мы вас не отпустим, — стоял на своем летчик и тут же громогласно объявил: — Товарищи, у нас в гостях гвардейцы Бершанской. Нужна срочная помощь, иначе эти жар-птицы упорхнут.

И не успели мы оглянуться, как оказались в плотной толпе смеющихся штурмовиков.

— А теперь познакомимся. Григорий Сивков.

— Знаешь, Маринка, — шепнула Катя, снимая шинель, — а он, как видно, боевой парень.

— Что, так быстро заинтересовалась?

— Ты о чем? — насторожилась Катя.

— А разговор с Бершанской забыла?

— Ну вот еще! Что ж теперь, прикажешь волком на мужчин смотреть? И потом, ведь я не хотела оставаться. В этом ты виновата.