Марина Чечнева - Самолеты уходят в ночь

Это случилось в декабре. Ночь выдалась нелетная — на море бушевал шторм, плотные черные тучи низко ползли над оголенной землей. Не переставая шел крупный снег вперемешку с дождем. Мы с унылым видом сидели в землянке и предавались невеселым мыслям.

Сквозь вой ветра донеслось тарахтение грузовика. Спустя несколько минут снаружи обрадованно крикнули: «Передвижка!». В полк привезли новый кинофильм «Два бойца».

В самой большой землянке на стене повесили простыню, установили киноаппарат. Всем хотелось попасть на первый сеанс, поэтому народу набралось столько, что яблоку негде было упасть. Передних совсем притиснули к экрану, а сзади все напирали.

— Да что, землянка резиновая, что ли! — ворчали счастливчики.

— Ничего, растянется! — задорно кричали в дверях. — Раз-два — ухнем!

Глядишь, и еще два — три человека втискивались в землянку. Точь-в-точь, как в Москве в часы «пик», когда все устремляются на работу и через силу вталкиваются в вагоны метро. Одним словом, набилось нас как сельдей в бочке, рукой пошевелить невозможно. Но началась картина, и стало как будто совсем сносно.

Удивительное дело, сам воюешь и вроде бы не замечаешь войны. А вот со стороны все выглядит иначе, как-то значимей, и удивляешься, и восхищаешься, и сердце щемит от того, на что обычно и внимания не обращаешь. Значит, искусство действительно как бы очищает, просветляет твои мысли и чувства, пропуская их через свое волшебное сито.

Затаив дыхание я смотрела на мелькавшие на экране знакомые картины фронтовой жизни, и сердце наполнялось благодарностью и любовью к простым людям, волей судьбы ставшим солдатами.

И вдруг в дверях громкий голос:

— Чечневу на выход!

Нехотя выбралась я из землянки, на секунду задержалась у порога. Артист Марк Бернес только что взял в руки гитару и запел:

Лица Бернеса я уже не видела — его заслоняла притолока. Двигались по струнам только пальцы, и тихо, задушевно звучал голос:

Я подавила вздох, вышла из землянки, и сырая промозглая тьма сразу окутала меня. Постояла немного. В ушах все еще звучал голос артиста, и мне представлялось спокойное, сверкающее под солнцем море, то самое море, над которым я летаю теперь почти каждую ночь и которое сейчас с грохотом, яростно долбит обрывистый берег за кромкой аэродрома.

Спасибо тебе, Марк Бернес, за простую песенку. Я не дослушала ее до конца, но то, что слышала, вошло в меня и наполнило сердце большой любовью, вселило в него мужество и веру в таких людей, как Костя из Пересыпи. Не ведая того, ты этой песней поддержал меня в самую трудную минуту моей жизни. Когда я читала в тускло освещенной комнатке штаба письмо, извещавшее о смерти отца, мне все еще слышался голос артиста, звучала в ушах мелодия песни, виделись суровые лица тех, кому «до смерти четыре шага».

Долго ли я стояла в оцепенении, не знаю. Но хорошо помню двойственность ощущений. С одной стороны, словно далекое видение, в дымке мне представлялось, как «синело море за бульваром», и тут же рядом темный леденящий провал — смерть самого дорогого на свете и близкого мне человека. Он был мне не только отцом, но и товарищем, настоящим, большим другом.

Отец много видел и много знал, несмотря на то, что был простым малообразованным рабочим. Он гнул спину на богатеев, участвовал в Октябрьской революции, бил контрреволюционеров в гражданскую войну, потом теми же руками помогал расти Советской власти. «Нашей с тобой власти, Маринка», — как он часто говорил мне.

Нам не очень легко жилось, но я ни разу не слышала от отца слов недовольства. Помню, он страшно сердился, когда кто-нибудь жаловался, сетовал на трудности.

— Зачем ты его так? — иной раз вступалась я за человека. — Ведь ему действительно трудно.

— Пойми, дочка, все эти разговоры не от трудностей, а от того, что многие еще по старинке живут. Натерпелись в нищете в свое время, а теперь, благо власть своя, хотят получить больше, чем она может пока дать. Это все равно, как месячного ребенка заставлять ходить. Понимать ведь надо, котелком варить. Да и какие у него трудности? Я живу лучше, чем раньше, ты будешь еще лучше, а внукам совсем будет легче и веселее нашего. Так, как я жил, никто больше жить не будет. Запомни это хорошенько, дочка!

Да, я хорошо запомнила твои слова, отец, друг и товарищ мой. Поэтому я работала и училась, поэтому стала летать, поэтому пошла на фронт. Всегда и всюду я думала о тебе. Ты и миллионы подобных тебе крепко вели меня по земле, ты был моей самой большой любовью и радостью. И вот тебя не стало. И все же мы не расстанемся с тобой. Такие, как ты, и мертвые остаются живыми.

Незаметно подошел новый, сорок четвертый год. В ночь на 1 января мы совершили только по три вылета и закончили боевую работу до двенадцати часов. Отбомбившись в третий раз, я повела самолет к Пересыпи. В запасе было еще более сорока минут, но Катя торопила.

— Понимаешь, — возбужденно говорила она в трубку, — сегодня Григорий приедет. Нужно привести себя в порядок. Ты уж, Маринка, постарайся выжать из нашего «старикашки» все возможное.

И я выжимала. Все равно ресурсы мотора были на исходе, самолет скоро предстояло перегонять в капитальный ремонт. Приземлившись, быстро зачехлили машину — и бегом к своей хибарке. В поле стояла непролазная грязь. И когда Катя вдруг поскользнулась и упала, то перемазалась основательно.

— Ну вот, ну вот! — обиженно сказала она. — Ты все виновата. Теперь за неделю не отмоешься.

— Ладно, будет тебе ворчать, иначе скажу Григорию, какой у тебя сварливый характер.

В общежитие, уже переодевшись, мы заявились минут без пяти двенадцать. Все уже сидели за столом. Девчата где-то раздобыли маленькую елочку, украсили ее самодельными игрушками и поставили в угол на табурет.

Все было как на передовой. Низкий потолок, дощатые столы, новогодние подарки из тыла с трогательными надписями. Даже трещал в тесной печурке огонь и только на поленьях не выступала смола, так как дровами нам служили высохшие до черноты доски.

Кому-то не досталось кружек, и тот пил вино из консервной банки. Под нестройный веселый говор сдвинули разом наши «бокалы», чокнулись, выпили, и новогодний праздник вступил в свои права.

А в следующую ночь нам пришлось работать с двойной нагрузкой. Противник вдруг предпринял несколько контратак. Вот мы и летали на бомбежку его войск и огневых точек на передовой. В темноте с воздуха по вспышкам выстрелов не составляло особого труда определять местонахождение вражеских орудий и пулеметов. Прицельное бомбометание с малой высоты было эффективным и действовало на гитлеровцев угнетающе. Дошло до того, что, как только в воздухе раздавался гул наших самолетов, противник тотчас прекращал обстрел. А так как действовали мы с минимальными интервалами, то фактически почти заставили его замолчать.