Александра Давид-Неэль - Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая

Возможно, это были просто сплетни. В любой стране существуют сказки о колдунах, убивающих молодых людей. Это не значит, что все китайцы отказываются верить, будто иностранцы используют глаза детей для изготовления своих снадобий. Несколько дней назад настоятельница монастыря францисканок рассказала мне, что в 1937 году в Вань-сяне [50]ходили слухи, будто монахини вырывают глаза воспитанницам приюта.

Некоторые из сирот умерли во время эпидемии, и трупы откопали, чтобы проверить, на месте ли их глаза. Между тем сестры были арестованы и сидели в тюрьме в течение суток по приказу властей.

Какими же свойствами обладают средства, в состав которых входят детские глаза? Самыми разными, говорят туземцы. Так, благодаря им человек обретает способность видеть сквозь землю и находить сокрытые в ней драгоценные камни.

Впрочем, зловещие ритуалы, призванные наделить человека сверхъестественными возможностями, существовали у большинства, если не у всех народов. Вполне ли уместно тут прошедшее время? В одном из ящиков письменного стола, за которым я сейчас пишу, лежат пилюли, в состав которых входит человеческая плоть, взятая из трупа отшельника, одного из тех, кого тибетцы считают сверхлюдьми. Мне дал это средство лама по имени Намцо тулку, дом которого находится в окрестностях Дао; он полагал, что преподнес мне бесценный подарок. По словам ламы, эти пилюли могут защитить меня от всех болезней, наградить долголетием и другими благами. Чтобы не огорчать этого славного человека, мне пришлось проглотить одну пилюлю в его присутствии.

Вера в то, что разрушение и пролитая кровь играют животворную роль, сохранилась во многих уголках нецивилизованного мира. Не так уж давно в горных районах Индии туземцы племен хунд приносили в жертву девушек, называемых «мериа». Их убивали над ямой, так как верили, что кровь, стекающая в землю, будет способствовать ее плодородию и принесет обильный урожай.

В древней Мексике, у ацтеков, жертвами становились мужчины. Несчастных годами держали в неволе, готовя к ритуалу, в ходе которого им вскрывали грудную клетку и доставали оттуда сердце.

Как правило, эти обряды, существовавшие почти во всех странах, были направлены на то, чтобы сделать землю более плодородной, то есть сотворить жизнь, — эта цель выражалась более или менее открыто.

Хотя смерть людей, заживо погребенных в зловещих чанах, о чем рассказывал лама, была более драматичной, участь индийских или мексиканских жертв, проводивших долгие годы в ожидании неминуемого конца, была не менее ужасной.

Что касается поедания плоти сильного или почтенного человека для частичного уподобления ему в телесном отношении со всеми вытекающими физическими и психическими качествами — в подобной практике нет ничего необычного [51].

Человек съедает сердце льва, убитого на охоте, или сердце отважного врага, дабы приобрести силу и мужество покойного, — этот обычай всегда существовал и существует по сей день. Лет двадцать назад, во время китайского похода на Тибет, местные жители рассказывали, что китайские солдаты употребляют в пищу сердца воинов неприятеля, убитых в бою.

Необычные свойства также приписывали сперме, считавшейся проводником жизненной силы [52].

Я упомянула пилюли, в состав которых входит плоть какого-нибудь замечательного человека, известного своей мудростью, благочестием или магическими способностями. Разумеется, подобное средство не продается в восточных аптеках: его тайно или, по крайней мере, украдкой передают из рук в руки, но оно не является чем-то исключительным, и от него ожидают точно такого же действия, как от эликсира бессмертия бонпо, о зловещих обрядах которых мне рассказывали.

Некоторые народы с более изысканным вкусом отказались от натуралистической части этого ритуала, в то же время достойным образом воспитывая будущих жертв. У ацтеков в качестве пищи предлагался не обычный человек, а бог. Во время одного из праздников жрецы Уицилопочтли {82} лепили изображение такого божества из теста. В процессе магических церемоний божество заставляли входить в идола. Это обычный для Тибета ритуал, с той лишь разницей, что для него не делали идолов — их заменяли обычные пироги из теста (торма). Под конец праздника статую Уицилопочтли разбивали и раздавали по частям верующим, которые съедали эти куски с благоговением, полагая, что поглощают божественную плоть, считавшуюся источником жизни.

Наши современники из цивилизованных стран по-прежнему употребляют в пищу физическую субстанцию божественного существа. Хотя их более чувствительную нервную систему избавляют от жуткого зрелища окровавленного мяса, тем не менее католики верят, что тот, кто причащается, поглощает плоть и кровь Иисуса, а также незримые элементы его сущности — душу и божественную природу.

Некоторые религиозные писатели даже подчеркивают, что во время причастия человек вкушает пищу. Разумеется, те, к кому они обращаются, воспринимают их слова в духовном смысле. Поглощаемая пища должна укреплять дух верующих, озабоченных бессмертием души, а не долголетием или бессмертием своего бренного тела. Тем не менее реальность кровавой трапезы налицо, хотя и замаскирована под хлеб и вино. Того, кто отрицает, что верующий причащается истинной плотью и кровью, римская и греческая Церкви предают анафеме.

Припомнив подобные верования, укоренившиеся в человеческом сознании, я в конце концов пришла к выводу, что страшный обычай, о котором мне рассказали, очевидно, существовал на самом деле — у меня было и косвенное подтверждение данного факта. По-видимому, это имело какое-то отношение к первобытной алхимии.

Я больше не колебалась, стоит ли мне писать трагическую историю о бывшем атамане разбойников, которому довелось самому увидеть эту чудовищную практику, превосходящую и самые мрачные фантазии Данте об Аде {83} .

Хотя работа отнимала у меня много времени, я чувствовала, что обстановка в Утайшане меняется. Безразличие, с которым здесь отнеслись поначалу к сообщению о наступлении японцев, сменилось странным беспокойством. Непонятно, почему волновались окрестные лавочники и монахи, ведь никто из них не верил, что покой Утайшаня может быть нарушен. По их мнению, населенный пункт, большинство жителей которого составляли монахи, находился слишком далеко в горах, чтобы опасаться мирской суеты [53].

Несмотря ни на что, терзавшее их чувство тревоги нарастало день ото дня.

Слухи о том, что китайцы сражаются с японцами, подтвердились. Но где? На чьей стороне был перевес? Никто этого не знал.

Однажды нам сообщили, что главный вокзал Пекина, откуда поезда отбывают в северном направлении, уничтожен пожаром. Затем пошла молва, что генерал, мэр Пекина, открыл городские ворота неприятелю. Говорили также, что послы иностранных государств запретили сражаться в Пекине. Воюющие стороны должны были разрешать свои споры за стенами города. Это звучало так, словно речь шла о футбольном матче; слушая подобные речи, люди, естественно, полагали, что ничего серьезного не происходит. Иностранные дяди, «запретившие» гадким мальчишкам драться в Пекине, должны были живо обуздать непосед… Сегодня никто так уже не думает — мы не смогли решительно сказать «нет» в нужный момент, и это подорвало наш нравственный авторитет, а также нанесло ущерб нашим материальным интересам на Востоке.