Е Галайская - Москва и Волга

На масленой она дошла до последней степени, будто помешалась от голода. Она уже не просила милостыни, а требовала, и чуть не вырывала у товарищей. Приходилось вмешиваться полиции. Однажды она проникла в церковь, в передние ряды нарядной публики, и воспользовавшись перерывом в богослужении, вдруг обратилась с речью к народу. Она обвиняла пастыря церкви, пожилого, «уважаемого» пастыря, называя его отцом своего ребенка. Она не умоляли, а требовала помощи. Она рыдала, грозила, проклинала небо и Бога. Показывала сытой, нарядной толпе свое иссохшее от голода дитя. Говорила, что оно имеет такое же право на жизнь, как и их «законные» дети… И «пастырь», и все «благочестивые» прихожане были возмущены такой дерзостью, нарушением благолепия в храме. И ее вывела полиция, легонько поталкивая ее. А в храме были горы приношений: — хлеба, яблок, меда, в память дорогих покойников для ловких живых… и тут же умирал человек от голода, не потому, что нечего было дать… А «уважаемый» пастырь в проповеди громил «грех материнства», называя девушку-мать проституткой, но умалчивал про отца…

Вечером это было… А на утро на дверях храма висела юная «грешница», почти нагая, на связанной из юбки веревке. И возле лежало замерзшее задушенное дитя. «Добрый пастырь» по этому поводу опять сказал прочувственное слово, громя грех самоубийства и не упустил случая собрать малую толику для освящения храма после такого осквернения. «Грешница» наказана в пример прочим: ее тело лишено было чести лежать в ограде кладбища, а закопано за оградой.

Служила семь лет, выслужила семь реп, да и тех нет.

На болоте плясала дюжина чертей, один провалился. Сколько осталось?

№ 1 — сиг-ара.

№ 2 — «тпру», скажет лошади.

№ 3 — воз-прыщ-яйца (воспрещается).

а) 2 фун.

б) сколько зайца ни три, ушей будет 2.

в) 50 .2/1 = 100.

Одна одинокая особа, любящая чужими руками жар загребать, задумала обзавестись ребенком, — при высокой смертности молодого поколения мысль похвальная, полезная для республики. Но дело в том, что она задумала обзавестись ребенком по новому способу, вот так таки сразу, покойно, без всяких предварительных хлопот, <���…> на том, что много, мол, их валяется, никому не принадлежащих, пойду и возьму. Будет вроде как свой собственный. Уже предвкушая сладость материнских забот, мечтая, как старательно будет его воспитывать, — пошла она к Красным воротам. Прошлась по рядам, присмотрелась, выбрала девочку, а прицениться то и позабыла… Грязная, маленькая фигурка сидит и плаксиво тянет: «подайте Христа ради». Кажется беспомощное, никому не принадлежащее существо, а голыми руками его не возьмешь! Чувствуется в нем самостоятельность. Подошла особа и завела дипломатический разговор: — «Чего ты, милая, плачешь? — Есть хочу. — А где твоя мама? — Померла. — А папа? — Помер. — Откуда ты приехала? — С Сибири, с народом. — А где же ты живешь? — Нигде. — А ночуешь? — Здесь. — Хочешь пойти ко мне? — Ночевать? — Нет, совсем. — В дочки? — Да, в дочки». Девочка подумала, оглядела особу, особенно обратила внимание на самодельные туфли и коротко ответила: — Хочу, — при чем ее личико осветилось милой детской улыбкой. Дорогой выяснилось, что девочка дочь безземельного крестьянина-рабочего; отец давно умер, а мать служила у богатых крестьян, но сейчас не было урожая, не было и надобности в рабочих руках и ее отправили. Сначала собирались — но богатый не дает, бедняк не имеет, а в Москве людей много, — подадут, и поехали. Дорогой мать умерла, а девочка по совету добрых людей основалась на людной улице. Квартирный вопрос не беспокоил: свернется тут же на солнышке, как котенок, и спит.

А сердобольные прохожие всегда найдутся — кто кусочек, кто 5–6 тысяченок, а грязные, мятые бумажки можно обратить в ирисы, семечки и т. п. прелести. Все время народ ходит разный, — хорошо! Весела, сыта, здорова и сидит себе, сидит… Пришли. У одинокой особы оказалась маленькая комнатушка, на 3/ 4занятая книгами и какими то диковинными вещами, — трубочки, стеклышки, на табуретке лежал пайковый хлеб и селедки. Она почистила их, полила маслом, поставила на окно, нарезала хлеба и пригласила будущую дочку кушать. Но дочка критически оглянув комнату и предложенное угощение, — приступила сразу к деловым разговорам: — А где ты спишь? — Здесь, на диване. — А я где буду спать? — Со мной. — А муж у тебя есть? — Нет. — Помолчала: — Ты мне купишь новое платье? — Куплю. — Голубое. — Почему голубое? — У меня глаза голубые. — Хорошо, пусть будет голубое. — А башмаки купишь? — Куплю сандалии. — Нет, белые туфли. — Можно белые туфли. — На каблуках? — Зачем на каблуках, маленькие девочки не носят на каблуках. — Нет, барышни все на каблуках. — А учиться ты хочешь? — Хочу, ты меня выучи танцевать, как я давеча видела на дворе в детском дому так и руками и головой… Опять помолчали. Девочка беспокойно ерзала ни месте. Хорошенькие голубые глазки смотрели не по детски деловито и розовые губки были и скривлены улыбкой презрения к предлагаемым удобствам: повидимому, она учла все «за и против» и решила уйти, но почему то стеснялась. Наконец, сползла со стуле. — Пойду. — Не хочешь быть моей дочкой? — Не, пойду, с учрежденьев скоро выйдут. — И «дочка» ушла. Но одинокая особа была упряма и своего намерения не оставляла. Проходя по улицам, она присматривалась к никому не принадлежащим детям, что то обдумывала… Однажды вечером она заметила под забором маленький неимоверно оборванный и грязный комочек, ежившийся и дрожавший. Было холодно и накрапывал дождь. Не пускаясь в длинные разговоры, особа подняла грязный комочек, оказавшийся мальчуганом лет 6 с бойкими глазенками на вымазанной рожице. Привела домой. По дороге купила сосисок и белого хлеба. Дома вымыла и переодела нового сына в какие то подходящие части женского костюма, а его тряпки на веревочке вывесила за окно. Наевшись, ребенок улегся на диване. Сытый и обогревшийся, он непринужденно болтал, пересыпая разговор словечками, не вошедшими в литературу… и наконец уснул. Ночью случилось маленькое недоразумение, но на предложение переодеться и лечь на другое место, он философски заметил: «ничего, высохнет». Сладко потянувшись, он осмотрелся по комнате, прищурился на электричество, зевнул и спросил: «табак есть?» «Нет, да зачем тебе табак?» — удивилась недогадливая особа. — Покурить хотца, — ответил малыш. — Плохо ты живешь — глубокомысленно добавил он.