Леонид Колосов - Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

Мы стояли перед обелиском, под которым не было могилы — тело казненной фашисты уничтожили. Долго смотрели на овальную фотографию очаровательной Вики — лейтенанта войск «Сражающейся Франции», кавалера ордена Отечественной войны первой степени, ордена Почетного легиона, Военного креста и медали Сопротивления, и думали о том, сколь сильно было развито чувство патриотизма, мужество и честность в этой хрупкой, элегантной, обаятельной женщине, родившейся русской.

Мы положили букетик весенних цветов рядом с обелиском лейтенанту-княгине.

А навстречу между тем высыпала небольшая стайка школьников — мальчишек и девчонок. С ними морщинистая старушка в пенсне в роли экскурсовода. Одета на французский манер, а обличье русское. «Иси ля томб дю гранд экривэн рюсс Иван Бунин», то бишь «Похоронен здесь великий русский писатель Иван Бунин». Что же, хорошо, если французские школьники узнают о русском писателе Бунине. И в нас старушка учуяла, видно, соплеменников.

— Простите, господа, вы русские?

— Да, из Москвы.

— О-ля-ля… Москва, как она?

— Стоит и строится.

А когда мы покидали кладбище, Лева обратил мое внимание еще на одну могилу. В ней похоронен белый генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин. На могиле лежал венок из свежих цветов, обвитый красной лентой, на которой было написано: «Генералу Антону Деникину от общества «Франция — СССР» в день юбилея».

— Ничего себе. Это как же?

— Успокойся, Леня. Расскажу тебе историю, которую сам услышал от одного деятеля из этого самого общества. Не знаю, правда это или нет, но слушай. Значит, когда началась Великая Отечественная война, генерал находился в эмиграции в Париже, был членом антисоветского Народно-трудового союза, сокращенно НТС, но в целом не принимал активного участия в политической жизни. А потом в Париже появился генерал Власов, генерал-предатель, который стал воевать на стороне фашистов. Однажды, а это случилось в 1943 году, Власов посетил Деникина и предложил ему занять пост начальника генерального штаба власовской армии. Говорят, что старик побагровел и заорал на своего нежданного гостя: «Я ненавижу большевиков, милостивый государь! Но я люблю Россию и никогда не стану предателем моей Отчизны. Вон из моего дома, негодяй!» Поначалу немцы хотели убрать строптивого генерала, но потом раздумали. А вдруг остынет и еще пригодится.

Утверждают, что Сталину доложили через тайные каналы о диалоге между Деникиным и Власовым. Все знали, что Деникин в Париже. Арестовать его ничего не стоило, но Иосиф Виссарионович твердо сказал: «Антона не трогать! Дайте ему умереть спокойно и достойно, как настоящему русскому человеку». Он и умер своей смертью от инфаркта в 1947 году. Вот так-то. Ну хватит о грустном. Дунем теперь, Леон, в Париж, чтобы не опоздать сходить на рынок.

Сегодня его нет, этого уникального рынка. Снесли. Но памятники на то и памятники, чтобы о них сохранялась память. Может быть, поэтому и интересно вспомнить о том, что я увидел более тридцати лет тому назад. Как гласит французская народная поговорка: «Без прошлого нет настоящего, а тем более будущего».

Прощание всегда грустно. Тем более прощание с добрым старым другом. Таким для парижан был гигантский ночной рынок в самом центре, знаменитое «чрево Парижа». Больше века рынок кормил жителей всего города. Он стал такой же достопримечательностью французской столицы, как Большие бульвары, Монмартр с его художниками, Эйфелева башня, Елисейские поля. Ему посвящали свои строки многие выдающиеся писатели и поэты Франции.

О нем писали Эмиль Золя и Доде, Луи Арагон и Андре Бретон. Маленький бесстрашный герой Виктора Гюго Гаврош сражался и погиб на баррикаде на углу самых «рыночных» улиц — Рамбюто и Мондетур. А сколько поколений парижан заворачивали поздно вечером из театра или из гостей, чтобы пропустить последний стаканчик в одном из многочисленных бистро или ресторанчиков «чрева»!

Это было прелестью и традицией рынка. Любой человек мог прийти сюда, поплутать по запутанному лабиринту ящиков, гор мешков, заглянуть в кафе, где наскоро глотали горячий кофе с сандвичем грузчики или мясники, постоять с ними у стойки, поболтать. Ходи, рассматривай дары природы.

Немало традиций и легенд создано самим рынком, его постоянными работниками и клиентами. Здесь свой маленький мирок, свои нравы и даже свои клошары — бродяги. В отличие от городских попрошаек они часто работали грузчиками и с начала нашего века даже носили особое, почти официальное название: «помощники из подкрепления». Клошары много лет издавали на рынке свою двухстраничную «Газету нищих», в которой ежедневно сообщалось о всех богатых свадьбах, помолвках, крестинах и прочих церемониях, где можно было поживиться. Ученый Александр Вексильяр даже написал докторскую диссертацию по социологии о клошарах «чрева Парижа».

Из истории Парижа известно, что первый оптовый городской рынок упоминается еще в 1181 году при короле Филиппе-Августе, а традиция уходит корнями во времена завоевания Галлии римлянами. Но то «чрево Парижа», которое мы со Львом увидели, сравнительно молодо. В середине прошлого века по проекту архитектора Бальтара было построено несколько железных ангаров для рынка, стоящих и поныне. Но торговля давно уже выплеснулась за их пределы на улицы, загромоздила центр города по соседству с Лувром. Легко понять, какие неудобства испытывали парижане только оттого, что тысячи грузовиков дважды в ночь пересекали город, доставляя тысячи тонн продуктов на рынок.

И, несмотря на давние традиции, на любовь парижан к своему базару, несмотря на легендарные истории, связанные с ним, муниципалитет города еще в 1958 году решил перевести ночное торжище за пределы города. Около аэродрома Орли, близ местечка Рэн-жис, был выбран пустырь, где с 1964 года велись работы по созданию современного, оборудованного по последнему слову техники нового «чрева» французской столицы. Вопрос о переносе рынка настолько назрел, что решение о его выводе за городскую черту, по существу, не вызвало ни споров, ни возражений.

Мы со Львом Володиным успели все же побродить ночью по «чреву», зайти в ресторанчик, где отведали знаменитый луковый суп, посидеть в маленьком кафе, посмотреть на людей, самых разных женщин и мужчин, принадлежавших, судя по манерам, к разным сословиям от низшей до высшей ступени. И луковый суп, и француженки произвели на меня неизгладимое впечатление.

Не знаю, догадывался ли Лева о моем «двойном дне». Он меня об этом не спрашивал, а я ему ни на что не намекал. Но в «Известиях» я появился нежданно-негаданно, и ребята из иностранного отдела, в том числе и Лев Володин, относились ко мне сначала несколько настороженно. Смущало их только то, что я без боязни рассказывал антисоветские анекдоты, был кандидатом экономических наук, свободно владел редким тогда итальянским языком, а оказавшись в Риме корреспондентом, чуть ли не каждый день печатался «в родной газете.